Что в Спарте есть душа и что над всей землей

Париж возвысился своею добротой!

Герой и праведник, народ не бранной славой —

Любовью победил.

О, город величавый,

Заколебалось все в тот день. Страна, дрожа,

Внимала жадному рычанью мятежа.

Разверзлась пред тобой зловещая могила,

Что не один народ великий поглотила,

И восхищался он, чей сын лежал в гробу,

Увидя, что опять готов ты на борьбу,

Что, обездоленный, ты счастье дал вселенной.

Старик, он был отец и сын одновременно:

Он городу был сын, а мертвецу — отец.

*

Пусть юный, доблестный и пламенный боец,

Стоящий в этот миг у гробового входа,

Всегда в себе несет бессмертный дух народа!

Его ты дал ему, народ, в прощальный час.

Пускай душа борца не позабудет нас

И, бороздя эфир свободными крылами,

Священную войну продолжит вместе с нами.

Кто на земле был прав, тот прав и в небесах.

Умершие, как мы, участвуют в боях

И мечут в мир свои невидимые стрелы

То ради доброго, то ради злого дела.

Мертвец — всегда меж нас. Усопший и живой

Равно идут путем, начертанным судьбой.

Могила — не конец, а только продолженье;

Смерть — не падение, а взлет и возвышенье.

Мы поднимаемся, как птица к небесам,

Туда, где новый долг приуготован нам,

Где польза и добро сольют свои усилья;

Утрачивая тень, мы обретаем крылья!

О сын мой, Франции отдай себя сполна

В пучинах той любви, что «богом» названа!

Не засыпает дух в конце пути земного,

Свой труд в иных мирах он продолжает снова,

Но делает его прекрасней во сто крат.

Мы только ставим цель, а небеса творят.

По смерти станем мы сильнее, больше, шире:

Атлеты на земле — архангелы в эфире,

Живя, мы стеснены в стенах земной тюрьмы,

Но в бесконечности растем свободно мы.

Освободив себя от плотского обличья,

Душа является во всем своем величье.

Иди, мой сын! И тьму, как факел, освети!

В могилу без границ бестрепетно взлети!

Будь Франции слугой, затем что пред тобою

Теперь раздернут мрак, нависший над страною,

Что истина идет за вечностью вослед,

Что там, где ночь для нас, тебе сияет свет.

Париж, 18 марта

«ЗА БАРРИКАДАМИ, НА УЛИЦЕ ПУСТОЙ...»

За баррикадами, на улице пустой,

Омытой кровью жертв, и грешной и святой,

Был схвачен мальчуган одиннадцатилетний.

«Ты тоже коммунар?» — «Да, сударь, не последний!» —

«Что ж! — капитан решил — Конец для всех — расстрел.

Жди, очередь дойдет!» И мальчуган смотрел

На вспышки выстрелов, на смерть борцов и братьев.

Внезапно он сказал, отваги не утратив:

«Позвольте матери часы мне отнести!» —

«Сбежишь?» — «Нет, возвращусь!» — «Ага, как ни верти,

Ты струсил, сорванец! Где дом твой?» — «У фонтана».

И возвратиться он поклялся капитану.

«Ну живо, черт с тобой! Уловка не тонка!»

Расхохотался взвод над бегством паренька.

С хрипеньем гибнущих смешался смех победный.

Но смех умолк, когда внезапно мальчик бледный

Предстал им, гордости суровой не тая,

Сам подошел к стене и крикнул: «Вот и я!»

И устыдилась смерть, и был отпущен пленный.

Дитя! Пусть ураган, бушуя во вселенной,

Смешал добро со злом, с героем подлеца, —

Что двинуло тебя сражаться до конца?

Невинная душа была душой прекрасной.

Два шага сделал ты над бездною ужасной:

Шаг к матери один и на расстрел — второй.

Был взрослый посрамлен, а мальчик был герой.

К ответственности звать тебя никто не вправе.

Но утренним лучам, ребяческой забаве,

Всей жизни будущей, свободе и весне —

Ты предпочел прийти к друзьям и встать к стене.

И слава вечная тебя поцеловала.

В античной Греции поклонники, бывало,

На меди резали героев имена,

И прославляли их земные племена.

Парижский сорванец, и ты из той породы!

И там, где синие под солнцем блещут воды,

Ты мог бы отдохнуть у каменных вершин.

И дева юная, свой опустив кувшин

И мощных буйволов забыв у водопоя,

Смущенно издали следила б за тобою.

Вианден, 27 июня

ИСКУССТВО БЫТЬ ДЕДОМ

ОТКРЫТЫЕ ОКНА

Утром — спросонья

Я слышу голоса. Сквозь веки брезжит свет.

Звон колокола. Крик купающихся: — Нет,

Сюда нельзя! Назад! — плеск, хохот молодежи.

Щебечет птичка, с ней щебечет Жанна тоже.

Мой Жорж ее к себе зовет. Пропел петух.

Стук, грохот мостовой. Жужжанье летних мух.

Певучий звон косы, срезавшей дерн росистый.

Вдали военный марш. Смех чей-то серебристый.

На крыше — маляра тяжелый, грузный шаг.

Шум гавани. Свистки машин: то верный знак,

Что утро началось. На набережной говор.

Над рынком гул стоит. С торговкой спорит повар.

В далеких кузницах гром молотка растет, —

И, день приветствуя, мой реполов поет,

И пароход пыхтит, волнам бурливым вторя.

В окне звенит комар. В лицо мне дышит море.

ЛЕГЕНДА ВЕКОВ

ПЕСНЯ КОРАБЕЛЬНЫХ МАСТЕРОВ

На боевой оснастке флота

Сверкает наша позолота.

Над прозеленью волн крутых

Разгуливает ветер шалый.

Природа с тенью свет смешала

В несчетных бликах золотых.

Шквал бешено и прихотливо

Ломает линию прилива.

Случайность на море царит.

Куда ни глянь — игра повсюду.

Подобен призрачному чуду

Наш раззолоченный бушприт.

Волна грозит ему изменой,

Но блещет золото надменно —

Изделье нашей мастерской.

Оно само мишень для молний,

Но взор вперяет, гнева полный,

В седой туман, в простор морской.

Король взимает дань