Что касается факта, породившего миф о произволе Морозова с жалованьем чиновников и стрельцов, то подразумевается, конечно же, роспись окладов стрелецких, пушкарских, казачьих и подьяческих чинов Новгородской чети 1647—1648 гг., которая испещрена резолюциями неизвестной руки, направо и налево лишающая «служивых людей» частично либо вовсе денежного и «хлебного» жалованья. Правда, если повнимательнее присмотреться к распоряжениям, то нельзя не заметить в ремарках несколько примечательных оговорок: «как и в иных городах дают» (дважды); «и нигде не дают»; «как и иным»; «а хлеба нигде не дают»; «не давать, потому что нигде не дают». По ним угадывается предлог снижения расходных статей — борьба с привилегиями, то есть жалованье «новгородцев» уравнивали с общими ставками по всей России, где рядовой стрелец получал три рубля, десятник — три рубля с четвертью, а пятидесятник — три рубля с полтиной, и т.д., а что-либо похожее на «северные» надбавки отсутствовало. Важно подчеркнуть, неумолимый судья — Н.И. Чистой или сам Морозов — не трогал шести-, пяти- и четырехрублевые оклады «старых стрельцов», «которым за службы прибавлено». Наоборот, наказывал платить сполна и пожизненно. Подвергли смету внезапной ревизии после «Семеня дни 156 году» или 1 (11) сентября 1647 г. (Новый год, праздник Симеона Столпника) и до 24 января (3 февраля) 1648 г., когда новые положения упомянуты, как действующие, в «выписке», рассмотренной Боярской думой. Приблизительно, в ноябре — декабре 1647 г., в пору понимания Морозовым, что в запасе у него — считаные месяцы. Отчего Борис Иванович и использовал любую возможность пополнения военной казны.

Тем не менее, как видим, несмотря на переживаемый цейтнот, первый министр пытался соблюсти хотя бы подобие законности при выжимании денег из подданных царя. А способов было немало. В 1646 г. возобновили борьбу с закладничеством. По стране разъехались комиссары в поисках новых старых налогоплательщиков. Разоблачив в «прихожем человеке», продавшемся монастырю, боярину или подьячему, бывшего горожанина, тут же приписывали «половника» и «захребетника» в местный посад или «в пашенные и в оброчные крестьяне» государевой слободы и снабжали подъемными, дабы тот быстрее переключился на приумножение капитала государственного. Искали кабальные души везде, в Сибири, за полярным кругом, даже на Соловках. В монастырь 4 (14) сентября 1647 г. нагрянул отряд дворянина Василия Золотарева и за три недели всех «наемных и обетных людей трудников», как молодых, так и пожилых, зачислил в «государевы сошлые крестьяне» и выставил монахам счет «оброчных денег за прошлые многие годы». Те отослали жалобу Алексею Михайловичу (Морозову), который 24 октября (3 ноября) велел Золотареву забрать крестьян, проживших на острове не более пятнадцати лет, а прочих оставить в покое. Деньги же заплатить игумена обязали только за тех «возвращенцев», кто не обретался при обители в стрелецкой службе.

Описанный выше метод (крепко напугав жертву, попросить у нее половину от первоначального) окажется единственным высокоэффективным, почему к исходу 1647 г. станет главным источником финансирования войны. Конечно, Морозов испробовал и другие — косвенное налогообложение, увеличение пошлины на импорт, госмонополию на табак. Но, увы. Знаменитый соляной налог, введенный 7 (17) февраля 1646 г., надежд не оправдал. Удорожание каждого пуда соли на «две гривны» (двадцать копеек) с отменой мелких соляных «поборов» да «проезжих мыт» и обещанием упразднения стрелецкого и ямского налога, «как та соляная пошлина в нашу казну сполна сберется», привели к сокращению потребления продукта, превратившегося в очень уж ценный. Тенденцию позитивную нейтрализовала негативная, казна прибытка не почувствовала, и 10 (20) декабря 1647 г. реформу «отставили», разъяснив, что из-за краха благой затеи деньги стрелецкие и ямские за два экспериментальных года населению придется все-таки доплатить.

Та же история повторилась и с покушением на кошелек иностранцев. Пошлины повысили с полутора до десяти процентов, уравняв с прейскурантом для русских купцов, правда, сняв запрет на разгрузку и погрузку в русских гаванях и портах, прежде всего Архангельском. Торговые обороты, однако, тут же понизились: коммерсанты начали придерживать товар в уповании на дипломатическое заступничество родных держав. Пока послы ехали, пока обменивались с думными дьяками и боярами мнениями и нотами, драгоценные для Морозова дни и месяцы истекали. Так что и с этой стороны царские закрома солидной подпитки не увидели. О табачной монополии, провозглашенной в марте 1646 г., и вспоминать нечего. Товар, естественно, раскупался, только крайне медленно, и ощутимой помощи государственным финансам табачная выручка тоже не оказала. А в декабре 1648 г. на нее вообще наложили табу, как и на сам табак, распространение и курение которого в одночасье запретили.

Поражение по всем направлениям, кроме разбойного, не оставило выбора наперснику царя, и он попытал счастья… Одними из первых с игрой в злого и доброго следователя столкнулись жители Великого Устюга. Осенью 1646 г. к ним примчались из Москвы два конюха — задворный Иван Чюркин и стряпчий Иван Сухоносов — и ошарашили горожан пренеприятнейшим известием: отныне пошлины за покупку и обмен коней «на конских площадках» должны собирать не сами устюжане, а они. И началось: «Которую де лошадь… явят им в продаже или в мене в рубль или в два или болши, и те де конюхи те их лошади ценят немерною самою болшою ценою, рублсв в пять и в десять, и болши, и по той своей оценке велят на правеже бить на смерть и вымучивают многие лишние пошлины… Которые де крестьяне промеж собою друг у друга возмет лошади, не на великое время, лесу или дров или сена или хлеба на торг вывезти, или пашню роспахать, и те де конюхи тем людем чинят убытки, будто они те лошади продали и променяли, и емлют с них промыту с человека по два рубли по четыре алтына по полуторе денге…» (алтын — три копейки; денга — полкопейки). Народ, думая о корыстолюбцах на государевой службе, забил челом Алексею Михайловичу, моля «конюхов свесть, а ту пошлину, что они, конюхи, сбирали, положити на них», горожанах. Разумеется, государь-батюшка удовлетворил мольбу устюжан. Грамотой от 2 (12) мая 1647 г. прежний порядок восстановили, конюхов отозвали назад. Правда, теперь посаду и уездному крестьянству пришлось отослать в Москву не ту сумму, какая обычно и стихийно складывалась за год (от пятидесяти до девяноста рублей), а обозначенную в столичной разнарядке — сто двадцать рублей за 7155 год и сто двадцать рублей за год 7156 (с сентября 1646 г. по август 1648 г.). Впрочем, девяносто рублей из двухсот сорока вычли на счет ретивого дуэта.

Подобные комбинации в разной степени затронули всю страну, хотя больше всего досталось, конечно же, Москве. Кампания по форсированному выколачиванию денег из столицы стартовала 15 (25) августа 1647 г. с приходом в Земский приказ нового шефа, беспринципного Леонтия Степановича Плещеева. Морозов знал, какому субъекту вверял Москву, да смирился с неизбежным. И вот закрутился конвейер: поимка с поличным, привод в Земский приказ, исчезновение истца и долгое сидение «приводного человека» под караулом, пока несчастный узник не поймет, что домой без выкупа не вернется. А «поличное» обыкновенно жертве либо давали подержать, либо продавали, а нередко и просто клеветали на прохожего. Случались промахи, когда арестант попадался из «молодчих» или «бедных». За полгода безгрошовый контингент занял едва ли не полтюрьмы, и тогда Морозов сделал красивый жест. 23 февраля (4 марта) 1648 г. Боярская дума распорядилась: «Кто приведчи с поличным, а о указе бить челом не учнет неделю, и тем отказывать». Теперь Плещеев располагал семью днями, чтобы раскусить, кого подцепил на крючок, после чего «мелкую рыбешку» отпускал на волю, а к «крупной» вызывал истца, оформлял «битье челом», и лишь потом тот испарялся уже навсегда…