побывать в волшебных мирах Ближнего Востока, о которых он когда-то грезил. Сказки «Тысячи и одной ночи» жили в его романтической душе и поныне…

Пашка отодвинул штору, открыл балконную дверь и шагнул на площадку, ограждённую облупившимся бетонным парапетом. Пахнуло бензином. Узкая улица 10-летия Октября ревела внизу моторами, оглушала короткими, но какими-то злыми звуками клаксонов такси, шипела шинами проезжающих машин. Резанула по ушам тревожным воем сирена скорой помощи. Справа отливала золотом колокольня Новодевичьего монастыря, проглядывали из-за деревьев купола Смоленского храма. Впереди, на Воробьёвых горах, по-прежнему гордо и одиноко высился Московский университет. Пашка улетел к нему душой… Сколько они с Валентиной, вот так же, стоя на балконе, любовались этой панорамой. Прошло всего-то шесть лет. Неудержимо захотелось постоять на том же месте, как тогда…

Пашка, не сопротивляясь внутреннему позыву, прошёлся по ковру просторного фойе, вызвал лифт и поднялся на десятый этаж. На их этаж…

В нём всё затрепетало. Вот их номер 10–12, первый от лифта. Он погладил полированную дверь…

– Вы к кому? – Знакомая дежурная выглянула из своего маленького служебного кабинета.

– Я… Я тут… – Пашка замешкался, не зная, что сказать, словно его застали за каким-то неблаговидным делом.

– Там никого нет, номер не заселён. Вы что-то хотели? – Дежурная по этажу внимательно его рассматривала. Вдруг она улыбнулась.

– А я вас помню! Вы, кажется, Павел? Тут жила ваша жена Валентина из воздушного полёта «Ангелы», вы к ней часто приезжали. Я не ошиблась?

– Всё верно… – Пашка облегчённо выдохнул. – Всё разъяснилось, а то пришлось бы врать, выкручиваться.

– А где ваша красавица? Я её в кино видела несколько раз. Мама её тогда тут бывала. Мы всё бегали на неё украдкой посмотреть – звезда экрана как-никак! Дочка вся в неё! Всё летает? Вы – счастливый муж!..

Пашка замялся. Вопросы задали, надо было отвечать. Приведётся работать в Москве, всё равно узнают. Лучше сейчас, заранее…

– Бывший… муж.

Дежурная была немолода, повидала всякого в жизни. Вздохнула, отвела глаза.

– Хотите, открою номер?

Пашка помедлил, но кивнул утвердительно.

Здесь пахло так же, как тогда. Кровати стояли так же. Заправлены такими же коричневыми покрывалами. Шкафы, тумбочки, скудная мебель в комнате и на крохотной кухне – всё помнило его. И он помнил всё…

Неожиданно штора вздулась от сквозняка, будто прошлое попыталось ворваться в его жизнь. В коридоре кто-то заботливо закрыл дверь. Она жалобно пискнула, словно и ей было больно. Сероватый полупрозрачный тюль тут же обвис. «Дежурная… – понял Пашка. – Деликатная, добрая, всё понимающая женщина! Как мама…»

Он постоял у окна, полюбовался на пейзаж Лужников, живший все эти годы в его памяти. Их Лужников!..

Пашка подошёл к косяку комнатной двери. Вот они – карандашные отметины роста их с Валентиной сына. Вымышленного сына. Которого он так тогда хотел!.. Пашка словно услышал голос из прошлого: «Есть идея! Представь, что я тебе уже родила сыночка – нашего маленького первенца, хм, – Раз-Пашёнка. Сейчас, скажем, 1992-й год и ему два годика. Значит, рост его должен быть приблизительно вот такой! – Валентина провела черту на дверном косяке. – Пишем: 1992-й… Хм, люди увидят, с ума сойдут – пока только 1985-й… В следующий раз, когда ты ко мне придёшь, наш сыночек подрастёт, и мы оставим очередную черту с датой – предположим, 1993-й… Когда я отсюда буду уезжать, наш сын будет совсем взрослым. Однажды, в том самом будущем, о котором сейчас мечтаем, мы его, настоящего, приведём сюда, в этот номер «10–12», и покажем карандашные отметины. Они совпадут с его временем. Расскажем ему о нашей игре-мечте, и он поймёт, насколько его папа и мама были счастливы! Он всё поймёт!..»

У Пашки сжалось сердце – всё как будто вчера! Комок подкатил к горлу. За окном 1996-й год. Тогда всё ещё только начиналось. Они даже не были женаты, хотя всем говорили, что муж и жена. Пашка учился в цирковом училище, Валентина тогда уже была известной артисткой. Она не единожды работала в Московских цирках, и он не один раз приезжал к ней сюда. Когда же они стали по-настоящему мужем и женой, на дверном косяке этого номера оставили ещё несколько отметин, продолжая многолетнюю игру…

Время растянулось и скрутилось жёстким жгутом. Оно сдавило шею, лишив дыхания. Он помнил всё до мельчайшего звука, жеста, запаха…

Пашка выскочил из комнаты, едва не сбив дежурную, которая стояла в фойе у телевизора. Он успел прошептать «спасибо», бросился по лестнице вниз на свой этаж. В гостинице он больше находиться не мог. Надо было выбираться на улицу. И как можно скорее…

Пашка немного успокоился, выйдя на Усачёвку. Прошёлся по парку, избегая тех маршрутов, где они гуляли с Валентиной. Под ложечкой после всех переживаний сосало. Он решил где-то перекусить. Ничего лучшего не придумал, как прокатиться на метро до «Университета», зайти в цирк на проспекте Вернадского, узнать новости и пообедать…

Цирк встретил своей привычной размеренной суетой. Артисты репетировали сразу на двух манежах. Униформисты таскали реквизит, подметали закулисье. Тут же шла активная погрузка багажа и животных, отъезжающих на гастроли. Взмыленный начальник транспортного отдела метался по цирку, крыл крепким словом и подгонял неторопливых, чтобы шевелили «булками» – машины ждут! Его перекрывал голос инспектора манежа: «Закрывайте двери – сквозняк! Без спин останутся люди!» Кого-то вызывали к начальству, в бухгалтерию. Всё это было шумно, буднично и по-деловому…

Пашку встретили радостно. Знакомых оказалось предостаточно. Он словно попал домой, в огромную коммунальную квартиру. Настроение поднялось! Он улыбался, бесконечно отвечал на объятия своими объятиями, на приветствия и радостные возгласы – своими эмоциями. «На всё добро ответим мы добром, на всю любовь ответим мы любовью!..» – невольно вспомнил он строки поэта Николая Рубцова.

До отлёта оставались сутки. Он решил пройтись по любимым московским улочкам и переулкам. Надо было где-то черпать запас любви и терпения, чтобы пережить месячную разлуку со Светой, Захарычем и Венькой…

Глава двенадцатая

Вечерний Иран встретил Пашку невероятной духотой. Он вышел из здания аэропорта и невольно замедлил шаг. К ожидающему его автобусу он шёл словно через ватное одеяло, настолько воздух был плотным и осязаемым. Сопровождающим его иранцам было хоть бы что, а Пашка мгновенно потёк. После прохладной августовской Москвы такая разница в температуре была для него полной неожиданностью. Теперь стало понятно, почему Александр Николаевич на вопрос о погоде «там», ответил уклончиво: «Ну… чуть жарче, чем здесь…» Хм, чуть!..

…По всему полуторамиллионному Ширазу были развешаны огромные афиши с размалёванными лицами клоунов, балансирующими канатоходцами, тиграми и львами, летящими в