за что из этого не нужно было платить. Поэтому люди не видели проблемы в том, что тратят деньги на пиво.

Основная часть забот лежала на женских плечах, а мужчины считали, что, чем больше у них жен, тем легче жить. Друзья человека, у которого была только одна жена, нередко высмеивали его: это, мол, все равно что быть одноглазым. Когда у женщины умирал муж, один из его братьев был обязан жениться на ней, чтобы дети оставались в одной большой семье. Такие обычаи могут показаться варварскими со стороны, но у нас так было всегда. Наша идентичность как народа загава определялась этими традициями.

Однажды бабуля решила, что для Мо и меня настало время традиционного шрамирования. Все в ее хижине было наготове — миска с горячей водой, бритва и мазь из золы бирги, смешанной с маслом. Она велела маме привести нас, поскольку приготовила нам «угощение». Но войдя в ее хижину, я взглянула на сверкающее лезвие, мазь из пепла и миску с водой и сразу же поняла, что не хочу, чтобы мне наносили эти рубцы. Я повернулась и бросилась бежать.

— Не давай ей сбежать! — закричала бабуля. — Лови ее! Лови ее!

Мама схватила меня и попыталась удержать, но я сопротивлялась и вырывалась, как дикий зверь. Я чувствовала, что сердце ее не лежит к этой процедуре, и потому смогла вывернуться. Очутившись на свободе, я метнулась вон из хижины и побежала к воротам. Бабуля крикнула кому-то, чтобы их закрыли, но я вылетела наружу быстрее молнии. Я мчалась со всех ног, пока не оказалась в противоположном конце деревни — у дома подружки.

— Ты почему одна? — удивленно спросила ее мать. — Что случилось?

— Ничего, — соврала я. — Просто мама разрешила мне прийти одной. А где Шадия? Она выйдет поиграть?

Я провела весь день с Шадией. Когда солнце стало садиться, я сказала ее матери, что боюсь темноты, поэтому не очень хочу домой. Нельзя ли мне остаться у них? Конечно, мать Шадии уже догадалась, что тут что-то не так, и настояла на том, чтобы отвести меня домой. Как только мы вошли в ворота, бабуля принялась бранить меня и рассказала матери Шадии, что именно я натворила.

Увидев малыша Мо, я поняла, что правильно сделала, удрав. На лице у него были воспаленные красные порезы, замазанные пастой из серого пепла. Он потерянно хныкал и то и дело тянул руки к ранам. Выражение лица у него было печальное и растерянное, словно он задавался вопросом, за что, скажите на милость, ему причинили боль. Ему было всего два года, и он был слишком слабым и смирным, чтобы убежать.

Я знала, что отныне должна далеко обходить бабушкино жилище, иначе она меня сцапает. Но бабуля была слишком умна, чтобы поднимать из-за этого шум, и быстренько притворилась, что все забыто. Она продолжала пытаться заманить меня в свою хижину, но это только усиливало мои подозрения.

— Что же ты ко мне не заходишь, золотко? — говорила она. — У меня есть для тебя кое-что вкусненькое.

Я, набычившись, смотрела на нее:

— Нет! Ни за что! Я знаю, что ты затеваешь: хочешь меня порезать!

Через несколько месяцев в гости пришла Бахита, одна из лучших бабушкиных подруг. Бабуля позвала меня и сказала, что Бахита принесла мне подарок. Улыбаясь до ушей, я зашла в хижину, совершенно забыв, что случилось в предыдущий раз. Но как только я переступила порог, бабуля схватила меня, и я сразу поняла, что они задумали.

Бабуля будто в железных тисках зажала меня у себя на коленях. Я кричала и вырывалась, как дикая кошка, когда Бахита подступила ко мне с лезвием. Она попыталась сделать первый надрез на моем левом виске, но я пинком отбросила ее. Бахита упала на спину, и лезвие чиркнуло мне по щеке, прямо рядом с носом. Я почувствовала, как по лицу струится теплая кровь, изо всех сил впилась зубами в бабушкину руку и замолотила ногами, чтобы Бахите не удалось подойти ко мне.

— Я не могу! — закричала та. — Она просто как сумасшедшая!

— Надо! — рявкнула на нее бабуля. — Ты должна это сделать!

— Ну смотри сама, как я могу, если она с ума сходит? Это невозможно. Еще пораню ее.

Мои зубы по-прежнему сидели глубоко в бабушкиной руке, пока они с Бахитой продолжали спорить. Бабуля даже не вздрогнула: это означало бы признать, что я причинила ей боль. В конце концов, получив еще несколько хороших пинков, Бахита бросила бритву и отказалась действовать дальше.

Бабуля повернулась ко мне.

— Трусливая девчонка! — изрыгнула она. — Где твоя храбрость? Твоя храбрость! Разве ты не знаешь, что ты загава? Загава! Трусиха!

В слезах я примчалась к маминой хижине, хотя в глубине души была очень рада, что сбежала.

— Почему бабуля такая противная? — всхлипывала я. — Она все время бьет нас и хочет сделать нам больно. Посмотри только, что она сейчас мне сделала!

Мама обняла меня и стала гладить мое порезанное лицо, после чего отправилась поговорить с бабушкой.

— Ну сама посуди, Халима ведь очень упрямая. Она не будет слушаться и не будет подчиняться. Не пытайся снова ее порезать. В этом нет никакого смысла, и ты действительно можешь навредить ей.

Бабуля не возражала: раз так, она умывает руки.

Но когда вечером пришел домой отец и увидел, что натворили теща и ее подруга, он страшно разозлился. Я сказала ему, чтобы он не слишком расстраивался: я отбилась от них и снова сбежала и теперь им вряд ли удастся порезать меня. И вообще, бабуля, кажется, навсегда оставила эту затею.

Похоже, что это весьма подняло ему настроение. Отец протянул ко мне руки, тихо напевая:

Иди ко мне, дитя мое,

Я обниму тебя…

Он усадил меня к себе на колени, взъерошил мне волосы и поцеловал в макушку.

— Пока я здесь, никто не сделает тебе больно. Со мной ты в безопасности.

Конечно, отец готов был отвечать за каждое сказанное им слово. Но нет на свете непобедимых мужчин, как бы ни хотелось этого их маленьким дочерям.

4

Мо, Омер и я

Однажды мама проснулась с ужасной болью в ухе. Мы испугались, что ночью туда заползло какое-нибудь насекомое. Бабуля осмотрела ухо и заключила, что надо налить в него немного горячего кунжутного масла, чтобы заставить насекомое выползти. Мама легла на бабушкину кровать. Бабуля разогрела масло, проверяя его пальцем, и, когда оно достигло нужной температуры, влила немного маме