Он кивнул, но не двинул и пальцем. Из кармана сорочки я вынул незаполненный банковский чек и положил его на столик рядом с графином. Он допил свой бренди. Поставил пустой бокал рядом с чеком. Затем подошел к кровати, присел, вытянул из-под нее небольшой дощатый ящик и осторожно поставил его прямо на кровать. Его лицо раскраснелось. Я встал, подал ему бокал, который наполнил, когда он отвернулся, и подошел к ящику. Крышка держалась на петлях. Я щелкнул замком и поднял ее.

Под ней, в гнезде из соломы, лежало яйцо – темно-серое, кожистое, размером и формой напоминающее страусиное. Его скорлупа – больше похожая на человеческую кожу, загрубевшую и шершавую от избытка солнца – слегка просвечивала; я увидел, как под ее поверхностью движется, пульсирует комок черноты, и мое сердце сильно забилось.

За моей спиной Метерлинк произнес:

– Вы даже не представляете, сколько с ним хлопот. Новая Англия – это вам не тропики, а его надо постоянно держать в тепле. Ночью я то и дело встаю, чтобы его проверить. Пододвигаю поближе к огню, чтобы оно не мерзло. Потом отодвигаю, чтобы не перегрелось. Я устал от него телом и душой.

Я рассеянно кивнул. Предмет в ящике занимал все мои мысли. Он наверняка был бесценен.

Метерлинк повысил голос.

– Ну, так как же? Вы удовлетворены? Можете забрать его, как только я получу чек. Обычно я беру только наличные, но на этот раз готов…

– Зря вы не принесли его с собой, Метерлинк, – прошептал я. Мне пришлось напрячь всю волю, чтобы не протянуть к яйцу руку, не дотронуться, ощутив под пальцами пульсирующую внутри теплую жизнь. – Увидь он его своими глазами, он бы забыл обо всем и купил его немедленно. – Я аккуратно опустил крышку. – Одни люди жаждут власти, другие – богатства. И только монстрологу нужно то, от чего другие стремятся избавиться. Еще не поздно. Думаю, мы договоримся.

Я повернулся спиной к кровати и вернулся к стулу между столом и камином. Он еще какое-то время стоял, потом со вздохом сел в кресло напротив. Потер глаза. Я снова наполнил его стакан.

– Один миллион долларов, – повторил он, хотя по тону было ясно, что это еще не последняя цена. Он был готов продешевить, лишь бы поскорее покончить с этим утомительным для него делом.

Я взял чек.

– Это слишком дорого, и вы это знаете.

Он потерял терпение.

– Тогда назовите вашу цену, мальчик. – Произнося это слово, он оскалился. Необходимость торговаться с человеком вдвое моложе себя ущемляла его достоинство.

Я играл с чеком, вертя его в пальцах, мое сердце сильно билось. Во мне боролись два противоречивых чувства – с одной стороны, я как будто уже бывал здесь, и мы с Метерлинком словно разыгрывали многократно отрепетированную сцену; с другой стороны, я чувствовал себя не участником, а зрителем драмы – беспокойным, слегка утомленным действием, с нетерпением ждущим антракта.

– Он не стоит денег, – сказал я, актер и зритель.

Он, потеряв дар речи, смотрел, как я разорвал чек надвое и сунул половинки в карман.

– Убирайтесь, – сказал он, когда к нему вернулась способность говорить.

– Но вы еще не выслушали мое встречное предложение. Я готов дать вам за это яйцо нечто куда более ценное, чем деньги. Метерлинк, ваша находка бесценна, и я отплачу вам тем же. Мне ведь не надо объяснять подробно, или как? Все знают, что дороже денег.

Он вскочил; кресло с грохотом упало на пол. Его рука нырнула в карман, и в следующую секунду вынырнула оттуда уже с «дерринджером».

– Слишком поздно, – спокойно сказал я.

– Нет, нахальный щенок, это для тебя слишком поздно. Убирайся отсюда!

Он покачнулся; пытался ухватиться рукой за стол, но комната вертелась вокруг него, ноги не держали, пистолет выскользнул из пальцев и упал на пол. Он широко раскрыл глаза, его зрачки расширились, веки затрепетали, как крылья бабочки.

– Что ты сделал? – раздался его хриплый шепот. – Что, во имя неба, ты сделал со мной?

– Небо тут ни при чем, – ответил я, глядя, как он соскальзывает на пол.

Я поставил коробку на пол. Оттащил Метерлинка к кровати. Вынул из кармана шприц и положил на столик. Закатал ему рукав. Положил рядом со шприцем «дерринджер».

Сонное зелье потеряет силу минут через двадцать. Я засек время и стал ждать.

«В чем я ошибся?»

Ни в чем, сэр. В том, что касается меня, абсолютно ни в чем. Напротив, ваш успех превзошел всякие ожидания. Мудрый учитель всегда желает, чтобы ученик превзошел его, и я это сделал: моя лампада пылает куда ярче вашей; она освещает даже самые далекие углы, не оставляя в них и частицы мрака; мне видно самое дно колодца. И я вижу лишь то, что там есть, и ничего больше. В науке нет места сентиментальности.

Хотя когда-то я думал иначе.

Передозировка болеутоляющего. Или подушка, прижатая к лицу во сне. Оставалась одна проблема: как избавиться от тела? Как незаметно вынести его из комнаты? Предположим, мне удалось бы справиться с этим в одиночку, все равно последовали бы расспросы; я ничего не знал об этом человеке – кто он, откуда, кто его наниматель, существует ли он вообще, и знал ли кто-нибудь здесь о том, по какому делу он приехал. Вопросов было слишком много; слишком много мест, куда не мог дотянуться луч света.

Я налил себе еще бренди. В комнате стало жарко. Я расстегнул жилет, закатал рукава рубашки. Словно издали я следил за собой, приближающимся к кровати. Я никогда не бывал здесь прежде; я уже бывал здесь.

«Вы знаете, что это такое, Кендалл»?

Глазные яблоки Метерлинка задвигались, веки над ними задрожали. Я взял наполненный янтарной жидкостью шприц и покатал между ладонями – на одной было пять пальцев, на другой – четыре. Отсутствующий палец плавал в банке с раствором, предотвращающим гниение, в подвале дома доктора. Он отрубил его, чтобы я выжил. Для него это было необходимо. Ведь благодаря мне он еще оставался человеком.

Человек, лежавший на постели открыл глаза. За пару секунд до того, как мир вокруг него снова обрел четкость, я, не дав ему прийти в себя, сжал левой рукой его запястье и с силой вонзил иглу. Он напрягся, голова вскинулась с подушки навстречу моему лицу, – я навис над ним, словно любовник, готовый к поцелую. Отшвырнув шприц, я прижал ладонь к его шевелившимся губам и надавил.

– Ведите себя тихо и слушайте меня очень внимательно, Метерлинк, – зашептал я. – Ничего уже не исправить, и, если хотите жить, делайте, что я вам говорю. Малейшее отклонение от моих инструкций приведет к катастрофическим последствиям. Вы поняли?

Его голова задергалась под моей ладонью. В его мозгу еще не рассеялся туман от снадобья, но суть он уловил.

– Я ввел вам десятипроцентный раствор типоты, – сказал я, продолжая одной рукой зажимать ему рот, а другой держать его за запястье. – Это медленно действующий яд из сока пириты, дерева, растущего на одном крошечном островке в Тихом океане, недалеко от Галапагосского архипелага; его называют островом Демонов. Типота – греческое название. Вы знаете греческий, Метерлинк? Нет? Неважно.