– Вам легко говорить, Александр Георгиевич, а как же вы сами? Вы же учились! Вы учились в Париже!

– В Париже я больше учился в уличных кафе, на бульварах, в картинных галереях, в Опере, чем в Ecole des Beaux-Arts[1]. Во всяком случае, большего достиг. Зачем вам приемы, которые до вас разучивали веками? Перспективой вы владеете, рисунком тоже, что еще нужно?

– Колорит, – отвечала Катя.

– Чепуха, – отмахивался Сандро Элиава, хотя сам был великолепным колористом. – Знаете, что говорил Тинторетто? «Краски можно купить на Риальто, а вот искусство рисования достигается лишь упорной работой».

Александр Георгиевич всегда говорил так, словно со всеми великими мастерами был знаком лично. И глядя на него, в это можно было поверить.

– У Тинторетто был девиз: «Рисунок Микеланджело, колорит Тициана», – возражала Катя.

– А вы тоже жаждете и того и другого? – с ласковой насмешкой спрашивал Александр Георгиевич. – Даже самому Тинторетто не удалось это совместить…

– А Рубенсу удалось, – упрямо стояла на своем Катя.

– В вашем возрасте, Катенька, немодно восхищаться Рубенсом, – походя заметил Сандро Элиава. – На кой ляд они вам сдались, эти толстые тетки с базедовой болезнью? Ах да, колорит… Ладно, я с вами позанимаюсь немного.

Сандро Элиава занимался с ней колоритом, хотя она была с другого факультета, занимался частным образом и денег не брал, а она бы и заикнуться не посмела. Но в конце неизменно повторял свою любимую присказку: «Никогда ничему не учитесь. Будьте собой». Иногда он к этому прибавлял: «Не обращайте внимания на разных шавок».

Катя знала, что он имеет в виду. Сандро Элиаве в свое время крепко досталось от «разных шавок». Так крепко, что после Парижа, откуда он вернулся в СССР с приходом немцев, Сандро пошел на войну, в 1942-м получил тяжелое боевое ранение, потом служил переводчиком в авиаполку «Нормандия-Неман», работал в том же качестве на Нюрнбергском процессе, а в 1948 году угодил на Колыму.

– В отношении меня, – говаривал он, – советская власть совершила две роковые ошибки. Сначала, когда я был идейным и убежденным ее приверженцем, она меня посадила. А потом, сделав меня своим заклятым врагом, выпустила.

На Колыме Сандро Элиава просидел до 1954 года и оставил там чуть ли не семьдесят процентов зрения. Тундра сожгла ему глаза.

– Лучше б оглох, косил бы под Гойю, – мрачно шутил Александр Георгиевич. – В крайнем случае под Бетховена.

«Шавки» травили его и после освобождения, а умер он девяностовосьмилетним стариком в тот самый год, когда Катя окончила институт. Умер увенчанный славой, осыпанный всеми мыслимыми и немыслимыми наградами, к которым относился совершенно спокойно. До конца своих дней Сандро Элиава ценил и искал в людях только одно: талант, или, как он сам любил говорить, «искру божью».

У Сандро Элиавы был сын Авессалом, тоже ставший известным художником, но он, по словам отца, писал «официоз и заказуху». Отец и сын поссорились окончательно в 1962 году на разгромленной Хрущевым выставке «Новая реальность» в Манеже, которую остряки окрестили «кровоизлиянием в МОСХ»[2]. Именитый Сандро Элиава тогда пытался заступиться за опальных художников, за что получил свою порцию высочайших матюгов, а его сын поддержал позицию начальства. Даже обиделся и кричал на отца, что тот его «подставляет».

С тех пор отец и сын не встречались и не разговаривали, хотя Авессалом не раз потом делал попытки к примирению. Зато Сандро полюбил свою внучку Этери. Умирая, он все свое состояние, в том числе и картины, стоившие миллионы, завещал ей.

* * *

Два года Алик вел себя тихо. Катя в его дела не вникала. Он подолгу пропадал на работе, и ему вроде бы удалось наладить пошатнувшиеся дела фирмы. Он снова стал давать ей деньги на хозяйство. Но что-то непоправимо переменилось, и Катя долго не понимала, в чем эти перемены состоят. Ей было не до того, она занималась сыном.

Ее огорчало, что Санька так мало читает. Она пыталась заинтересовать сына книжками, которыми сама увлекалась в детстве. Санька воротил нос, его не интересовали ни Том Сойер с Гекльберри Финном, ни великий сыщик Калле Блюмквист, ни Маугли, ни книжки из «Библиотеки научной фантастики». Ему больше нравились компьютерные игры. Но грянул «Гарри Поттер», и Катя пошла, как она сама говорила, по «гарриевой дорожке», благословляя и самого маленького волшебника, и его «маму» Джоан Роулинг. Нет, она была не в восторге от этих толстых томов в синем супере, особенно от перевода, оставлявшего во рту вкус пересушенного сена, и в разговорах с подругами даже называла себя «гарримычной». Но Санька эти книжки читал, и на том спасибо.

Под шумок Катя подсунула ему «Трех мушкетеров». Санька поначалу отказывался, ныл, что «кино смотрел». Катя убедила его, что ни одно кино не передает прелести оригинала, а во всех экранизациях есть искажения. Он начал читать и втянулся. Тогда Катя дала ему «Графа Монте-Кристо», свой любимый роман Дюма. Санька поначалу тоже отнекивался, ссылаясь на экранизации, но все-таки прочел, даже признал, что «ничего», хотя и длинновато.

– А знаешь, – сказала Катя, – был у меня забавный случай. Ты тогда был еще маленький. Я куда-то торопилась, взяла такси…

– Куда? – тут же спросил Санька.

– Ну какая разница? Я тогда в «Сурке» училась, значит, тебя из детсада забирать.

– Меня из детсада бабушка забирала, – насупился Санька.

– Ну, значит, за тобой к бабушке, – уступила Катя. Неужели сын так до сих пор и не простил ей, что она отдала его в детский сад? А может, это Алик его накручивает? – Не перебивай, история не о том. Поймала я такси и разговорилась с шофером. И вдруг он со мной поделился: «Я тут такую книжку хорошую прочел… такую жизненную… Ну прямо все как в жизни, все по чистой правде». Я его спрашиваю, что же это за книжка такая. А он отвечает: «Граф Монте-Кристо». Я слегка обалдела. Спрашиваю его: «Что ж вы там нашли такого правдивого и жизненного?» А он мне: «Ну как же? Там ясно сказано: есть у тебя деньги – ты кум королю и все можешь, нет у тебя денег, и ты никто, ноль без палочки».

Катя ожидала, что Санька посмеется вместе с ней, но он не засмеялся.

– Ну и что? Он все правильно понял, – сказал сын.

Катя растерялась и даже испугалась.

– Дело вовсе не в деньгах, – робко возразила она. – Если бы Эдмон Дантес бежал из замка Иф без гроша в кармане, он все равно нашел бы способ изобличить своих врагов. Аббат Фариа вооружил его знаниями. Он сам признавал, что знания дороже всяких денег. А сокровища Монте-Кристо не принесли ему счастья.

– Ну и что? – упрямился Санька. «Счастье» было для него понятием абстрактным. – Зато с деньгами он делал что хотел.

– Ты не понимаешь, – покачала головой Катя. – Он и без денег делал бы что хотел. Он был свободен!