Этой веселой музыкой ты плюнул в морду прибравшей тебя вечности и отменил ее.

Навечно.

* * *

Смутно помню, как закончился тот день. Еще одно сильное впечатление: длинная вереница автомобилей, вытянувшихся вдоль кладбищенской стены. Возникало чувство принадлежности к некоему могущественному клану – абсолютно жалкое и абсолютно иллюзорное. Момент возбуждения – выяснилось, что со стоянки угнали чью-то «альфу». Все сразу стало на свои места. И я понял: жив ты или мертв – от этого ничего не меняется.

Шварц подошел ко мне, положил руку на плечо и задал тот же вопрос, который задавал тридцать шесть часов назад, когда мы встретились в дядиной квартире.

– Чем ты сейчас занимаешься?

– Ничем.

Он хмыкнул.

– Смотри не попади в группу риска.

(Я не «голубой» и не наркоман. Мы оба знали, о чем он говорит. Мой

КОП (коэффициент общественной полезности) стремительно падал. За последние четыре месяца – на пятьдесят два пункта. Я действительно оказался в опасной зоне. И я не слыхал о тех, кто, опустившись, снова выкарабкивается наверх.

Но имелась веская причина моего «падения». Говорю вам: эта проклятая штуковина в моей башке барахлила непредсказуемым образом. И прежде чем я открыл в себе новые способности, прошло немало времени.

Вообще-то вероятность отказа (или смерти?) «всадника» составляет что-то около одной десятимиллионной. Поэтому я мог считать себя членом самого элитарного клуба на планете. По официальной статистике, нас около тысячи, и все мы – потенциальные покойники. Хуже, чем беглые пациенты психушки.)

– Помощь нужна? – спросил Шварц.

На этот раз я не понял, что он имеет в виду. Если деньги, то мне не помешала бы пара сотен, чтобы продержаться до конца года. Если душеспасительные беседы, то я был сыт ими по горло. Особенно доставало «неподдельное» участие.

Я решил не рисковать и помотал головой – возможно, отказавшись от билета на тот чертов экспресс, который везет всех счастливчиков к таким же пышным и незаурядным похоронам.

– Если передумаешь, я в твоем распоряжении, – сказал Шварц и протянул мне визитную карточку. Поднес яд, действующий настолько медленно, что о нем забываешь. – Береги себя, малыш. – Никчемное пожелание на прощание.

Визитка была черного цвета, как будто ее вырезали из траурных лент.

Тогда это не показалось мне странным. Я сунул клочок бумаги в карман – туда, где лежали деньги, счет за междугородный телефонный разговор, карточка на получение дозы в аптеке и джокер из затерявшейся колоды.

Я видел, как Нелли упрятали в папин лимузин. Последняя дядина женщина уехала на «мазде» с каким-то безупречно корректным пожилым красавцем, подернутым сединой, словно старый тополь. Чьи-то голоса предлагали меня подвезти. Я не знал, куда мне деваться. Ничего не осталось. Даже дома, в который хотелось бы вернуться.

Но человек так устроен, что все его «жалобы» и фразы типа «не могу без тебя жить» обычно сильно преувеличены. Вернувшись домой, я обнаружил, что пропал дядин сувенир, доставшийся ему от деда, – русский серебряный рубль двадцать четвертого года с удовлетворенным жизнью молотобойцем и восходящим солнцем нового мира на заднем плане.

Девять граммов чистого серебра. В чьих грязных руках оно теперь находилось? А может, кто-то заранее побеспокоился о том, чтобы я не отлил для него серебряную пулю?..

Дурные предчувствия – это не так уж мало, если вы понимаете, о чем я. В общем, был повод напиться.

И я честно его использовал.

До полуночи она не скучала. Поболтала по телефону с подругами – с теми, кого можно было поймать дома. Испытала белую зависть, когда узнала, кто и как будет веселиться в эту ночь. Стало ясно, что даже ближайшие из друзей отдалились еще на полшага. Полшага на долгом многолетнем пути к одиночеству. Почти незаметное расстояние. Так устроена жизнь. Некого винить в этом. Время задумываться над тем, стоило ли менять одну тюрьму на другую, еще не пришло…

Дина подпилила задравшийся ноготь, критически рассмотрела себя в зеркале. Для своих двадцати шести она была еще в полном порядке. Но настроение от этого только ухудшилось. Как поговаривали у нее в агентстве, «такой товар пропадает». В шутку, конечно, но в каждой шутке…

Около одиннадцати она вспомнила о своей школьной подруге Ольге – некрасивой, незаметной и почти наверняка все еще незамужней. Та никогда не вызывала у парней даже мимолетного интереса.

Ольга жила со своей матерью в соседнем доме, но после окончания школы Дина встречала ее редко. А когда встречала, разговор не клеился. За последний год они не виделись ни разу. По слухам, Ольга тяжело болела. Когда нам хорошо, нас окружают успешные люди; когда нам плохо, мы тянемся к тем, кому еще хуже. Похоже, это всего лишь вопрос резонанса…

Дина набрала номер, который помнила наизусть.

– Алло? – Если бы не знакомый голос, Дина подумала бы, что говорит автомат.

– С наступающим вас! Можно Олю?

– Ольга в больнице. – Тон матери был ледяным. – И вряд ли уже оттуда выйдет. Это ты, Дина?

– Да. А в какой больнице?

На том конце провода возникла пауза.

– Это не важно. Она никого не хочет видеть. Не советую навещать ее. Зрелище кошмарное. – Безразличие матери было хуже, чем рыдания и вой. За ним угадывалась непроницаемая стена страдания, о которую разбивалось пустое сочувствие посторонних.

– Все так плохо?.. – робко спросила Дина.

– До свидания.

Мать Ольги положила трубку. Дина чувствовала себя так, будто ей надавали пощечин. Они и сама презирала себя, хотя это было глупо…

Чтобы немного успокоиться, она зашла в детскую. Ян безмятежно спал. Она обещала разбудить его к приходу Деда Мороза. Кажется, он уже начинал догадываться, что никакого Деда Мороза не существует, а подарки появляются отнюдь не из его мешка.

Несколько минут она смотрела на сына и вскоре перестала испытывать чувство стыда и чудовищной неловкости. Только рядом с ним и еще, пожалуй, рядом с мужем она освобождалась от давления дурацких условностей. Означало ли это, что большую часть времени она прячется под различными масками, включая ту, носить которую труднее всего, – маску естественности? Не хотелось думать ни о чем. Хотелось только, чтобы Марк был дома.

«Ты нужен мне сегодня, и к черту твой клуб!» – мысленно обратилась она к мужу. Звонить ему она считала неудобным и знала, что ему это тоже не понравится. Он действительно был ей нужен. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз они занимались любовью. Двенадцать дней назад? Тринадцать? Ничего особенного. Бледная тень былого. Теперь Марк сам стал таким затраханным, что секс превратился в приятную, но тяжкую работу. Кое-что он делал лишь для того, чтобы не обидеть ее. Оскорбительно? Она так не думала, чувствуя его старую любовь, погребенную где-то под наслоениями новых проблем. Он был уставшим и каким-то заблудшим. Вернее, они оба были такими и даже не заметили, когда именно закончился пикник на залитом солнцем лугу молодости и когда их окружила серая бытовая помойка. И по ночам уже не пылал костер любви, а холодно мерцал не тающий лед. То, что ярко горит, быстро сгорает… С некоторых пор они кружили под вечным дождем, пряча от сырости свои чувства и узнавая среди отбросов обрывки прежнего карнавала, уже не способные вызвать радость, желание, взаимную страсть…