Это было последнее пристанище, что-то вроде клуба изгоев, более или менее остро ощущавших свою вечную бездомность – конечно, в экзистенциальном смысле, потому что некоторые из этих «бедняг» давно сколотили себе состояния и имели особняки в престижных районах. В «Махаоне» все были равны. Любой находил себе интересного собеседника. Каждый – банкир, нищий, инвалид, брошенная женщина, биржевой маклер, неудачник, университетский профессор, игрок, полное ничтожество – мог ощутить на время родство с кем-нибудь, родство, изрядно спрыснутое алкоголем. Они были в чем-то одинаковы и так понятны друг другу – эти люди, пропивающие то, за что было заплачено кусочком души – не важно когда: сегодня или тридцать лет назад…

Паркуя машину на стояке возле бара, Марк увидел несколько знакомых тачек. Завсегдатаи в сборе. Он и не сомневался.

Несмотря на то что последние пару часов его терзало беспокойство, переступая порог он чувствовал себя потрепанной штормом посудиной, входящей в тихую гавань. Плыл сизый и горьковатый сигаретный дымок, мягко светили лампы, тихо звучал «Прячущийся среди теней» в исполнении Питера Гринбаума. Расплавленные отблески лежали на бронзе пивных кранов, и жидким янтарем плескалось само пиво в высоких бокалах. Приглушенные голоса создавали мерный неотступный рокот, будто шорох океанских волн, наползающих на заброшенный пляж. К счастью, ящика для идиотов в «Махаоне» сроду не водилось. О новогоднем празднике напоминал только огромный игрушечный тигр, брошенный кем-то на стойке. Между передними лапами тигра была зажата бутылка шампанского. Начинался плохой год для слабых и травоядных. Точнее, начнется в феврале…

Марк внимательно оглядел помещение, включая темные закоулки. Несколько человек приветствовали его поднятыми рюмками и бокалами. Дины еще не было, если только она не отправилась припудрить носик в дамскую комнату. К своему немалому удивлению Марк увидел, что за его любимым столиком торчит Гоша в обществе юной девицы (странно, что они еще не в кровати) и хорошо знакомого ему борзописца из музыкального ежемесячника. Пить и даже болтать с ними настроения не было, однако Гоша уже воздел руку над спинкой полукруглого дивана и заорал:

– Эй, старик! Двигай сюда!

Марк поморщился и направился к стойке, прикидывая, когда это Гошик успел набраться – ведь из клуба они уехали почти одновременно. Он заказал себе коньяк и обменялся с барменом парой фраз о «собачьей погоде». На дальнем краю стойки отставной генерал и проститутка играли в нарды. Генерал только что был разбит наголову и получил «марс».

Марк покатал во рту аморфную коньячную дозу и слил ее в пищевод. В этот момент на плечо ему упала мягкая Гошина лапка.

– Брезгуешь, приятель?

– Динку жду.

– Здесь? Сейчас?! – Гоша округлил глаза и потряс жирноватыми щеками. Он всегда отличался богатой мимикой. – Ну вы даете, ребята! Вечный медовый месяц, да?.. Слушай, Марк, пойдем за столик. Познакомлю тебя с одной красотулькой. Будешь смеяться – консерваторская курочка. Кого-кого, а скрипачки у меня еще не было! Представляешь, как мы с нею сыграем дуэтом?!

Он двусмысленно захихикал. У него были мясистые красные губы и влажные волосы. Маслянистый завиток лежал на белом лбу, как запятая между двумя похабными междометиями глазок.

– Да видел я ее… – пробовал Марк отвертеться.

– Нет-нет, видеть мало. Ты должен с ней поговорить. Высокий класс – и никаких комплексов. Генка вон уже икру мечет! Пошли, пошли!

Гошик был из тех пиявок, от которых невозможно безболезненно избавиться, пока они вдоволь не насосутся крови и не отпадут сами по себе. Отказ означал обиду почти смертельную. Гоша дулся бы месяц, как отвергнутый гомосек. Поэтому Марк смирился со своей участью и со вздохом принял неизбежное, надеясь, что Дина явится поскорее.

Гоша, настойчиво подталкивая потными ладошками в спину, сопроводил его к столику и усадил на лучшее место. Марка это устраивало, раз уж все равно приходилось ждать. С его позиции просматривался почти весь бар и входная дверь. Телекамера оказалась прямо над ним, и записывающая аппаратура фиксировала почти то же самое, что видел он. Ни скрипачка, ни журналист его не интересовали. К Генке он большой симпатии не испытывал, хотя иногда тот мог быть желчно-забавным.

Потягивая коньяк малюсенькими глотками, Марк снова и снова прокручивал в памяти последний телефонный разговор – не столько содержание, сколько интонации, тембр голоса, даже дыхание. Некоторые мелочи по-прежнему казались необъяснимыми. Вместе с тем возникло и крепло подозрение, что кто-то сыграл с ним очень плохую шутку.

Пятнадцать минут прошли в мутном хаосе – сигарета за сигаретой, глоток за глотком, шум собственных мыслишек, обрывки фраз, словесный мусор, бульканье жидкости, истертый смех, реплики, брошенные невпопад. Вокруг – манекены, разевающие рты. Давно перегорели все их эмоции, воля, вера, надежды, стремления. Внутри него самого – тоже пепел взамен подлинных чувств, пепел, время от времени складывающийся в идеограммы: вот это – долг, вот это – страх, а вот это, должно быть, любовь…

Где же Дина? Если только звонила ОНА… Теперь он почти не сомневался в обратном. На месте его удерживала только слабая надежда, что все это в конце концов окажется недоразумением и нелепые загадки найдут вполне прозаическое объяснение. А разминуться с женой сейчас, когда он достиг стадии полной опустошенности, представлялось ему самой большой нелепостью.

От нечего делать он прислушался к разговору. Гена, как всегда, трепался о том, в чем неплохо разбирался, то есть о музыке. На этот раз его болтовня, кажется, была рассчитана на скрипачку, томно откинувшуюся на спинку дивана и потягивавшую коктейль. На ней было платье, оставлявшее открытыми плечи и подчеркивавшее линию груди. Девица сидела, закинув ногу за ногу. В разрезе виднелся клин очень белой кожи. Отсутствие белья угадывалось. В общем, было на что посмотреть. Лицо – бледная маска с темной чечевицей рта. Неуловимое выражение в глазах. Возможно, презрение… Браслеты на голых руках. Татуировка на плече – «цветок Аравии».

Гена много чего слышал на своем веку, но по-настоящему поклонялся старому доброму бопу и року шестидесятых. Спиртное развязывало ему и без того хорошо подвешенный язык. Он становился плавен и почти литературен. Частенько впадал в дешевую патетику и при этом скорее всего был искренним. Хотя бы изредка щегольнуть откровенностью – это ведь тоже потребность. У некоторых – почти мучительная. Для хорошо оплачиваемого журналиста это был шанс достучаться до кого-нибудь, высказываясь напрямик. Его истинные мнения отличались радикализмом – в отличие от лакированной заказной патоки, которая изливалась на страницы красиво оформленной макулатуры. Сейчас Генка был вдохновлен присутствием «скрипачки» и «грузил» по полной программе.

– Слушать современный мэйнстрим – все равно что спать с дорогой и слегка перезрелой проституткой. Она искушена, опытна, технична и… предсказуема. К большому сожалению. Нет-нет, она, конечно, делает то, что нравится клиенту, она прекрасно разбирается в его желаниях, но еще лучше знает себе цену и осознает собственную привлекательность. Ее кожа идеальна; каждая поза изящна или по крайней мере эротична; каждый жест продуман и отточен до совершенства, а некоторые выверены по отражению в зеркале. Освоены все приемы, стимулирующие вожделение. Даже когда она расслаблена и «отпускает» себя из-под контроля, есть то, что уже проникло в кровь и стало ее плотью, – способность лгать и смаковать банальные, «комфортные» эмоции. Она настолько искусна в имитации, что заметить подделку можно только при наличии сверхчувственного восприятия, которым большинство потребителей не обладает. Эта музыка-проститутка добрала солидности и состарилась вместе с музыкантами, исполнявшими ее и научившимися выдувать великолепные мыльные пузыри. Она может быть потрясающе профессиональной и в силу этого порой «прячется» за дьявольски совершенным звукоизвлечением. Но лично я предпочитаю консервам парное мясо…