– Ну, рассказывай, зачем пожаловал, – прошипела баба Юля. Редко я её такой злой видел. Честнее будет сказать, совсем не видел. Никогда более или ранее… – Рассказывай, колдун, – повторила уже более настойчивее знахарка.

– Грешен я безмерно, – взмолился гость, падая ей в ноги. – Прости, ведунья!

– Не у меня прощенья проси, у людей, зло которым жизнь всю свою чернющую делал. Да у Бога нашего. И, пожалуй, у него просить тебе поболее надо, нежели чем у людей, так как перед ним в первую очередь мы все ответчики. На брата как на своего порчу навёл, помнишь? Не забыл, конечно. Такое не забывается, – добивала незримым ножом и без того поникшего и ползающего у неё в ногах мужика баба Юля. – Пустое всё это… – отмахнулась в конце концов ведунья. – Теперь в тебе всё дело. Захочешь – горы свернёшь. А нет… На нет и суда нет.

Меня тогда такой сильный страх обуял, что и равных ему не было. Вплоть до сегодняшней истории со старухой Анной. Мужик на полу причитает, а страх в груди ему вторит то сжимая тиски посильнее, то отпуская их, когда посетитель прекращал говорить, вытирая слёзы на щеках. Хорошо рядом мама была, за руку взяла, испуг мой без остатка выпила. Ей нипочём, и не такое видала в этой горенке, как потом она рассказала. Баба Юля меж тем ко второй посетительнице подошла. Тоже вроде совсем неприметная женщина. Седые волосы с остатками хны умело собраны сзади в хвост. На коленях лежит снятый незадолго до входа в горенку тёмно-зелёный платок. Сверху самая невзрачная кофточка выцветшего голубого цвета с большими круглыми пуговицами. Чёрная юбка, скрывающая ноги практически до голеней. Лицо… Его я не запомнил сразу. Какое-то потёртое оно было. Точно люди и не люди совсем, а так – рисунки намалёванные. Вот художник и замазал всё ненужное ему. Всё, что образ мешало полный составить.

– Я, баба Юля…

– А ты чего у меня делаешь, коли сама ведунья не хуже меня? – ответила ей вопросом знахарка.

Посетительница опешила порядком и притихла, слово вымолвить боится. Только всё платок теребит.

– Дай-ка руки свои сюда, – прошелестела баба Юля, и гостья без промедления протянула вперёд открытые ладони. – Сейчас мы посмотри, что у тебя стряслось…

Руки бабы Юли, сложенные в причудливый крест, мягко и неслышно легли в ладони посетительницы. Народ вокруг даже дышать перестал, точно и не было никого здесь. Хотя нет, всё на своих местах, никто не пропал никуда. Даже мужик, колдун чёрный, умолк и хныкать перестал. Знахарки одновременно закрыли глаза и стали что-то бормотать. Слова разобрать было трудно, но, по всей видимости, читали они какую-то молитву. Много позже я понял, что когда-то слышал её от бабы Юли. Только раньше она над бутылками с водой её читала. Задрожали пальцы, одежда заколыхалась, будто ветер в горенку ворвался. Они же не отвлекаются, читают до конца начатое. Вода на столе в одной из бутылок вдруг забулькала удивлённо, пузырями заморгала да стенками возмущённо затрещала. Той самой гостьи склянка была… Или нет? Не хотел я отвлекаться на банки стеклянные. На знахарок смотреть надо было, чтоб не пропустить ворожбу их.

– Он? – громко спросила баба Юля.

– Да, – немного тише ответила посетительница.

– Цепляйся, тащи!!! – крикнула ведунья на всю горенку. И если в первый раз её губы слегка двинулись в такт словам, то теперь ни одна мышца не дёрнулась на её лице. И как только она эти слова произнесла?

А руки, руки-то! Я, по-моему, даже заревел в тот момент с испугу. Из маленького домика, образованного ладонями двух знахарок, тонкими змейками заструилась багровая кровь.

– С корнем рви! – прохрипела баба Юля, подымая сплетение рук вверх.

Кровь закапала на пол. Сперва медленно и нерешительно, но потом всё живее и охотнее. Багровая краска радостно исследовала серый палас под ногами, вычерчивая на нём какой-то малопонятный узор. Две ведуньи и не помышляли о том, чтобы остановиться, всё быстрее бормоча молитву, которая из осмысленных предложений превращалась в набор слов.

– Зубы па зубы, губы па губы, лёгкия па лёгкия… Кровь па кровь, жилы па жилы, тёмные па тёмные… – бубнили тонкие губы обеих женщин. – Кости па кости, вены па вены, светлыя па светлыя… – вторила им кровь, шустро разливаясь по паласу. – Морэ па морэ, месяц па месяц, долгия па долгия…

Кровь перестала капать из переплетенных ладоней. Речь прекратилась, продолжая тихо подрагивать слабым эхом в углах горенки, стучась в стены и силясь уйти куда-нибудь… Прочь… Подальше.

Я мельком взглянул на серый палас. Кровь, к моему большому удивлению, почернела и превратилась в пепел, а руки двух знахарок и вовсе были чисты, как и прежде. Словно не было никакого обряда, странных слов, переплетенных ладоней с капающей багровой жидкостью… А узор, который так старательно вырисовывала кровь, являл собой чьё-то лицо, искажённое болью. Глаза, нос, волосы, рот… И когда только пепел успел собраться в такую правильную форму? Ещё секунду назад он лежал сухими безжизненными хлопьями.

– За этим приходила? – восстанавливая дыхание, осведомилась баба Юля.

– Да, не могла я одна справиться… – грудь часто поднималась и опускалась, но гостья выглядела несколько лучше нашей ведуньи.

– Силён поддел-то. На смерть…

Половина собравшихся дружно ухнула. Все и так ещё не могли прийти в себя после «представления», которое устроили на пару знахарки. А тут новая шокирующая подробность. Поддел на смерть…

– Едва вытянули мы с тобой клубок тот… Ещё бы три дня…

– Спасибо вам, спасибо!!!

– А воду всё равно тебе заговорю. Свозишь ему, пускай выпьет.

Гостья вскочила с лавки и поклонилась в ноги бабе Юле, сопровождая своё действием тройным крестным знамением. Наша ведунья тут же посетительницу за локоток подняла и пальцем пригрозила, мол, не мне кланяться надо, а Господу Богу, что помог человека от раннего ухода на тот свет уберечь. Он уже и ногу на тропу безвозвратную поставил, ежели не две, а Бог всё равно помог, разрушил насланный поддел да лишние годы жизни человеку вручил…

– Вон её дом, – ещё раз, уже более настойчиво, повторил Степан, волоком потащив меня к указанному строению.

А хата ничуть не изменилась с моего последнего посещения. Всё та же прочная черепичная крыша с незаконченным цветным узором, в котором трудно было угадать задумку автора. Иногда цветок мерещился, а в другой день уже утварь кухонная с разукрашенными боками. Прочные стены из брёвен с торчащей из щелей паклей, которую затыкают лишь для того, чтобы не мёрзнуть зимой. Об эстетике в таких случаях, конечно же, не заботятся, главное, зимой не закоченеть. Всё такие же чистые стекла. Небольшая беседка, как и многие годы ранее, безмолвно нависала перед самым входом. В ней как раз и ожидали ведунью посетители. Раскидистые яблони и вишни, покачиваясь и шелестя листвой, будто приветствуя, величаво стояли в саду прямо напротив окон – чтобы зимой, когда мороз только начнёт показывать свою истинную силу, проснувшись рано утром, можно было увидеть снег, красиво и заботливо собранный на упругих и мощных ветках. Снегирей, которые красными животами сбивают этот снег на землю, затем пугаются и безоглядно улетают… Кошку, чистящую свою шерсть и подергивающую замёрзшей лапой… Воду, пролитую кем-то с утра и застывшую ледяной дорожкой прямо во дворе…