Посмотрев просветлевшим взглядом на фотографию, он ощутил величие Бога.

[1926]

Бог есть!

Наступил вечер. Его поразила звезда над горой – будто с наступлением темноты зажегся газовый фонарь. Такую яркую звезду он видел впервые. Под ее светом сильнее чувствовался ночной холод. Он бежал обратно в гостиницу, ощущая себя лисой. Под его ногами стелилась дорожка, посыпанная белой галькой. Ветер не тревожил опавшие листья.

Он вбежал в баню, плюхнулся в бассейн с горячей водой. Когда провел мочалкой по щеке, ему показалось, что ледяная звезда скатилась с лица.

– Холодно стало. На Новый год тоже здесь останетесь?

Он поднял голову. Это был птичник, который захаживал в гостиницу.

– Нет, думаю теперь через горы на юг податься.

– Вот это хорошо. Несколько лет назад мы на юг ездили. В Минамияма. Когда зима настает, мне туда обратно хочется.

При разговоре птичник не смотрел на собеседника. Постоялец метнул на него вороватый взгляд. Тот был занят каким-то странным делом. Он стоял на коленях в воде, протянув руки к жене, которая сидела на бортике бассейна. Он мыл ей грудь. Она же подалась вперед – будто собиралась накормить мужа своим молоком. Болезненная и худосочная, груди маленькие, словно белые чашечки для сакэ. Тело у нее никогда не станет по-женски округлым, не потеряет девичьей угловатой чистоты. Гибкое тело – словно стебель, поддерживающий цветок.

– На юге хорошо. Вы ведь в Минамияма первый раз будете?

– Да нет. Лет пять назад уже ездил туда.

– Правда?

Поддерживая одной рукой жену за спину, птичник смывал мыльную пену с ее груди.

– Там еще дед один парализованный был. В чайном домике. Интересно, жив он еще?

Сказав так, он ощутил неловкость. Ведь и жена птичника тоже, похоже, была наполовину парализованной.

– Дед? В чайном домике? Кто бы это мог быть?

Птичник взглянул на него через плечо. Жена спокойно сказала:

– Этот дед умер года три назад.

– Вот ведь как…

Теперь он впервые увидел лицо женщины. И тут же отвел глаза, откинулся, закрыл лицо полотенцем.

Он узнал ее. Ему захотелось раствориться в клубах пара, поднимавшихся из бассейна. Ему стало стыдно за свою наготу. Пять лет назад он жестоко обидел ее. Все это время совесть мучила его. И все это время он желал ее. И вот надо же – встретить ее здесь… Жестоко. Ему стало трудно дышать, он снял полотенце с лица.

Птичник больше не обращал на него внимания. Он поднялся из воды, зашел к жене со спины. «А теперь мы с тобой окунемся разочек».

Жена чуть развела острые локти в стороны. Птичник просунул руки под мышками и легко поднял ее. Она собралась в комок, словно кошка. Волны, образовавшиеся при ее погружении в воду, ласково коснулись подбородка постояльца.

Птичник тоже опустился в бассейн, стал шумно плескать водой на свою плешивую голову. Постоялец внимательно наблюдал за женщиной. Она нахмурилась, плотно закрыла глаза, будто бы вода в бассейне жгла ей кожу. Ее волосы, которым он поразился еще пять лет назад, сами собой распустились под собственной благородной тяжестью.

Бассейн был таким большим, что в нем можно было плавать. Она же сидела в воде неподвижно и ни на кого не обращала внимания. Он безмолвно просил у нее прощения. Просил горячо – будто молился. Может быть, болезнь поразила ее в наказание за его грех? Белизна ее поникшего тела говорила ему о том, что она стала несчастной из-за него.

Постояльцы гостиницы часто судачили о том, как трогательно заботится птичник о своей жене. Ее болезнь была для него своего рода поэтическим вдохновением, которое заставляло этого сорокалетнего мужчину каждый день взваливать на себя жену и нести ее купать. Однако обычно он отправлялся не в гостиницу, а в деревенскую баню, и потому наш постоялец не имел возможности увидеть ее лицом к лицу.

Совершенно не замечая присутствия других людей, птичник поднялся из бассейна и стал расправлять одежду жены. Тщательно разложив на бортике нижнее белье и кимоно, он поднял ее из воды. Птичник обхватил ее сзади, а она снова, словно кошка, собралась в комок. Ее круглые колени заставляли вспомнить про опаловый камень в перстне. Муж усадил ее на кимоно, пальцем поднял ее подбородок, вытер шею, расчесал волосы. Потом стал одевать – словно окружая пестик лепестками.

Когда пояс был завязан, муж бережно вскинул ее на спину и двинулся в обратный путь берегом реки. Луна освещала их своим мутным светом. Он обнимал жену, некрасиво заведя руки за спину. Ее ступни были меньше закрывших их ладоней.

Когда они ушли, постоялец заплакал. Его слезы капали в горячую воду. Сами собой губы его произнесли: «Бог есть!»

Он понял, что ошибался, когда взваливал на себя вину за ее несчастье. Он понял, что переоценил свои силы. Он понял, что человек не может сделать другого несчастным. Он понял, что ему не нужно было просить у нее прощения. Он понял, какое это высокомерие – полагать, что обидчик – сильнее обиженного. Он понял, что человек не может обидеть человека.

– О Боже, я проиграл Тебе!

Он слушал, как струится река, и этот звук заставлял его течь вместе с ней.

[1926]

Счастье

«Дорогая сестра! Извини, что так долго не писал тебе. Надеюсь, у тебя все в порядке. В твоей Японии тоже, наверное, страшно холодно. У нас в Маньчжурии каждый день стоят морозы – градусов двадцать или даже больше. Окна – в ледяных узорах. Ты меня знаешь – я же здоровый, но и у меня потрескалась кожа на руках, пальцы ног обморожены. Ковыляю. Удивляться нечему. Встаю в пять, варю рис, похлебку, кипячу воду. Завтрак подаю в шесть. Потом мою посуду. Холодной водой. Уроки начинаются в девять, но до половины девятого я занимаюсь домашними делами. Самое противное – убирать дом и мыть уборную. Конечно же, холодной водой.

Уроки кончаются в полтретьего или в три. Если не успеваю вернуться через полчаса домой, за ужином меня ругают. Вернулся – снова уборка, коли́ дрова на завтра. Когда поднимается метель, ничего не видать. Руки и ноги ноют от холода. Снег задувает за воротник. Из трещин на коже сочится кровь, плачу. Потом готовлю ужин. Ужинаем в пять, потом убираю со стола. Потом смотрю за Сабуро, пока он не заснет. Учиться некогда.

По воскресеньям стираюсь в холодной воде – рубашки, брюки, иногда отцовские носки и перчатки. Если остается время, сижу с Сабуро. Вот так. Деньги на книжки