и откроем их хорошенько, ибо в последний раз нам открывается это зрелище: огромная толпа, сбившаяся на причале и вдоль изогнутой полумесяцем бухты Порт-Ройяла, приветственные крики встречающих; четыре корабля с подтянутыми парусами медленно и величаво плывут в окружении скопища лодок, комарьем вьющихся вокруг, откуда наверх летят тысячи вопросов, на которые не успевают отвечать с палубы. Чуть позже, едва матросы успевают ступить на сушу, их тянут друг у друга наперебой «срамницы», а вечером закатывается небывалый пир и дождь монет обрушивается на все портовые таверны. Морган и губернатор Модифорд, покончив с официальной частью, переходят к поздравлениям с глазу на глаз, хохоча в голос и хлопая друг друга по спине. Сомнения прочь: никогда еще цифры флибустьерских призов не были столь внушительны.

И видимо, в этот вечер Модифорд, а может, и оба сообщника решили, что доля короля и герцога Йоркского при такой несметной добыче, право слово, слишком уж велика, так что если ее немного уменьшить, то Лондон и бровью не поведет, не заметит; надо лишь к выплаченным суммам присовокупить весьма подробный и толковый доклад, в котором бы убедительным образом перечислялись огромные расходы, потребовавшиеся на снаряжение эпохального похода. Опасное решение! Возможно, само по себе оно и не спровоцировало дальнейших событий, но уж безусловно способствовало их развитию.

Итак, триумф на Ямайке, но тайфун в Лондоне. Тайфун по имени Молина – так звали полномочного посла Испании. «Никогда моя держава не смирится с оскорблением, нанесенным разорением Панамы в мирное время. Мы требуем самых суровых санкций и в случае надобности не остановимся перед военными действиями», – в ярости пишет он. Представьте теперь раздражение Карла II. Ему докладывают (письма недовольных уже начали прибывать в Лондон) о самоуправстве Модифорда и Моргана при подсчете и дележе добычи. С другой стороны, с Ямайки уже отошел фрегат с его долей, означающей солидный прибыток в его личную казну. Безобразие, что люди не могут оградить своего государя от неприятностей даже при благополучном завершении дел! И он начинает инстинктивно искать глазами козла отпущения, жертву, которую следует отдать на заклание, и незамедлительно. Сидя в своем сыром дворце, который не в силах прогреть июньское солнце, Карл II диктует личному секретарю официальный ответ на ноту испанского посла:

«Нами установлено, что губернатор Модифорд самочинно выдал Генри Моргану поручительство на означенную экспедицию, а также не принял мер для отзыва его после подписания мирного соглашения между Англией и Испанией. Сей же неделей мы отряжаем сэра Томаса Линча на Ямайку с наказом арестовать Томаса Модифорда и не мешкая препроводить его в Лондон в видах судебного разбирательства».

22 августа того же 1671 года, четыре месяца спустя после грандиозной фиесты, устроенной по случаю возвращения победителей панамского похода, потрясенные жители Порт-Ройяла узрели, как их горячо любимый губернатор поднимается на борт торгового парусника. Никаких кандалов, конечно, не было, – наоборот, все происходило очень куртуазно. Но даже последние кабацкие пропойцы знали, что сэр Томас едет в метрополию не по своей воле. Все было проделано без шума, чтобы не накалять страстей. Ямайка жила ожиданием дальнейших событий.

«Экспедиция в Панаму унизила и оскорбила людей (флибустьеров. – Ж. Б.). Они пребывают в ужасной обиде на Моргана за то, что он заставил их голодать, а потом обворовал и покинул в бедственном положении. Полагаю, Морган заслуживает сурового наказания».

Такую реляцию Томас Линч адресовал королевскому министру лорду Арлингтону. Почти все в ней было неправдой. Успех панамского похода наполнял гордостью сердца участников, даже тех, кто призывал к бунту в момент дележа. Флибустьеры не были в обиде на Моргана, они славили его имя так же, как через полтора столетия рекруты, служившие пушечным мясом Наполеону, будут прославлять своего императора. Однако Линч, прибывший с высокими полномочиями на Ямайку и находившийся на ножах с Модифордом (об этом знали все в Порт-Ройяле), поставил себе целью утвердить собственные порядки в Вест-Индии.

Популярность Моргана была необыкновенно велика на Ямайке, а в Лондоне его репутация крепко держалась среди разбогатевших на испанском золоте придворных. Линчу потребовалось полгода неусыпных хлопот, прежде чем он добился от правительства приказа направить великого флибустьера в Англию, «дабы держать ответ за оскорбления, нанесенные королю и престижу его короны». После получения этого приказа у Линча ушло еще два месяца на организацию отплытия. Морган дал слово подчиниться, и многие в Порт-Ройяле знали о подоплеке; но внешне все – включая и жертву, и палача – делали вид, будто адмирал отправляется в Лондон за почестями и наградой. Под крики «виват» и рукоплескания толпы 4 апреля 1672 года Морган поднялся на борт фрегата «Велкам» («Добро пожаловать»). Приличия были соблюдены.

«Велкам» – старое судно, и, если ему суждено будет попасть в непогоду, оно сгинет со всем экипажем. Настоящий моряк никогда бы не написал подобных строк. В нескончаемом списке затонувших судов старые и новые корабли находятся в равной пропорции, и немало заслуженных посудин с замшелыми, полупрогнившими боками закончило свои дни в порту приписки, где их разбирали на дрова, в то время как новехонькие корабли шли ко дну в первом же рейсе. Вот и «Велкам», попавший не в один шторм на обратном пути, как и ожидал (или надеялся?) Линч, выдержал все испытания. 2 июля 1672 года, три месяца спустя после отплытия из Порт-Ройяла, он прибыл в Лондон. Неудобства морского путешествия той поры: скудная загнивающая пища, урезанные порции воды, становившейся почти непригодной для питья, цинга, кишечные болезни – сполна выпали на долю пассажиров «Велкама». В довершение на родине их встретило мерзкое английское лето – холодное и туманное, под стать оказанному приему. В ожидании момента, когда его величество соизволит поинтересоваться им, Моргану было велено оставаться на борту фрегата.

«Оба моих пленника, – писал капитан „Велкама“ Джон Кин министру двора лорду Клиффорду, – все еще пребывают на борту, утомленные длительным заключением, в особенности полковник Морган, весьма склонный к болезням». Мне не удалось установить, кто был вторым пленником, но приведенная деталь говорит о многом: полковник Морган. Адмиральский титул даже не упоминается.

Какое-то время спустя (продолжительность заключения на борту фрегата нигде не указывается) капитан Кин вошел в каюту пленника, держа пакет, запечатанный королевской печатью. Морган вряд ли почувствовал облегчение, прочтя высочайшее указание: «Полковника Моргана отпустить на берег под честное слово. Жительство иметь в Лондоне на собственный счет». Больше – ничего.

Три года прожил Морган в английской столице. Рассказов об этом периоде его карьеры не сохранилось, и мы можем основываться лишь на заметках в газетах и строчках из мемуаров современников. В 1672