Она этых слов оченно обрадовалась, эщо стала усерднее молиться ему и сама ушла в сторону к тем же ягодам, опеть помоливши, а муж оттуля слез потихоньку и жоны идёт настречу. Муж и спрашиват жоны: «Што ты, жона, о чом просила Миколу Дубеньского?» — «Просила я об тиби, штобы тиби дал Бог здоровия и как бы жить с тобой лучша». Домой приходят, она и стала перогов варить да яишницю на масли и мужа своего кормить, и подчиват, што «ешь сколько хочешь до сыта», и он говорит: «Жона, я удивляюсь, што сколько лет мы с тобой жили, а эдак ты меня никогда не кормила». — «Ешь, голубчик, на здоровье и будем вперёд мы с тобой так жить хорошо». А он за столом и притворился, перога быдто поймать не может, ослеп совсим, притворился так: «Я, говорит, жона, ничого не вижу уж, совсим ослеп». — «Так што ты на печьку можошь ли сам поднятьця, не надоть ли позвать сусёда?» (любовника) — «Поди попроси, гди же теби одной меня поднять, эдакого мужчыну». Сусёд пришол, его и подняли на печку. Он и говорит: «Ну, сусёд, теперь и рук своих не вижу». Жона обрадовалась этому: рук своих не видит, накормила, так... У самого было забрано пороху в корман. Она и стала блины печчи да сусёда угащивать и набрала водки, он и попросил сусёда, што «Сусёд, подай моё ружьё, мни с ним хоть роспроститься, пощупать». Жона скрыкнула: «Лежи там, как Бог тебя укротил, на печи». Сусёд говорит: «Подай, ништо слепой сделаэт со ружьём». Ружьё ему и подали. А этот любовник напился за столом, он уж и пьян, его охмилило, и стал у ей просить холодной воды. Воды холодной — надо на колодець было ити, дома она не случилась. Она за водой жона и пошла, побежала; а он взял, во ружьё порох и всыпал, занарядил ружьё на печьки, в его и спустил ружьё и стрилил. Как его стрилил, он о стенку и упал, а ей ещо дома и нету: а он с печки как скочил, так полон рот ему блинов напехал. Она приходит с водой: «Што ты, голубчик, напрятался ты эдак блинов, полон рот напёхан, так»... А муж опеть на печку выстал. «А ты, слепой чорт, не видел, как он давиться стал». Слепой, как с печки соскочил, да давай её ружьём возить. «Теперь куда знаэшь, туда его и девай, с моего дома уберай, штобы его не было». Она его и понесла в свой дом. Приходит к своэму мужу и стала кланятьця, што «будем мы с тобой теперь жить хорошо, прости меня в этом».

140

Поп и ночлежник[94]

Жил поп с попадьей. Пришол к йим нацлежник. Оны ужинать садятця, нацлежника ужинать посадили. Была у йих пара (брюкву парят) в печьки, и как выняли с печки пару, нацлежник говорит, што «батюшка, я пары охвотник». А попу стало-то пары и жалко, и говорит ему: «Если хочешь, так весь горшок пары съешь, целком съешь весь горшок». А он и давай йись помаленьку, давай йись помаленьку, ну, весь горшок и съел. Попадья и говорит: «Куды мы, поп, нацлежника спать положим? А с пары ему худо будет». (Боятця, што обсеретця.) Взяли, в горьници всё убрали, его туды и спать свели, только новую попову шляпу позабыли на полки в горьници; его и замнули туды, штобы не вышол. Ему до ветра захотелось, нацлежнику, к дверям приступил, а двери заперты. Давай по горьници ходить нацьлежник, искать чего-нибудь и нашол одну попову новую шляпу, да и навалил ю полну, на старо место и поставил. Поутру его выпустили, он и запоходил с нацьлегу, попа поблагодарил за нацьлег. Поп и спрашиват его: «Как тебя зовуть?» Он говорит: «Зовуть меня Какофьём». К заутрени зазвонили, попу нап (надобно) поти в церьков, звонят дак... И спрашиват у попадьи: «Гди моя новая шляпа?» Одить надо, празник был, так уж... Попадья говорит: «Справся совсим, да по пути зайди, надинь шляпу, на старом мисти». Поп зашол в горьницю, да тяпнет как шляпу, да и на голову, и весь говном и залился и выходит на улицю и крычит: «Не видали ли Какофья?» А ты закрычали на место: «Хорош, хорош, батько, только весь в говни». Поп воротился в фатеру, да вымылся, да потом и в церьков, а как вышел из церькви, мужики вси вкруг его смиютця, а он отвечат: «Поищитя-ка Какофья».

141

Праздник Окатка[95]

У жоны тоже был муж и в деревни любовник был. Муж запоежжал в лес за дровамы, ей говорит: « Жена, спекла бы хоть блинов севодни.» Жона отвечаэт: « Што севодни за блины, видь не празник?» Он впряг лошадь да поехал. У йих мясная бочка большаа в фатеру парить принесена, а прямь печки варился большой горшок месной. Вдруг любовник приходит и говорит: «Што, уехал в лес?» Она говорит: «Уехал в лес, садись блинов йись, я тебя накормлю блинамы, а он просил, еретик, а я для его и займоватця не буду». Ну, он и сел блинов йись, этот любовник, а муж в окошко заглянул, объехал вокруг дома, да лошадку в сторону поставил и заглянул в окошко, што любовник сидит, блины ее. Он вдруг и стал половайдывать (дёрьгать) о заложку; она его взяла да спрятала. «Садись, — говорит, — в бочку, да ешь там с Богом блины (можно там сидить, а блины рыть)», — и масленик ему клала в кадку. Муж заходит и спрашиват: «Што же ты, жона, сёводни не хотела печчи блинов?» Она отвечаэт ему, говорит: «Я сёводни узнала, што праздник сёводни Окатку, так роють (бросают) блины в кадку». Муж попросил: «Дай мни хоти один блинок съйись гля праздника, гля Окатка». Жона крыкнула: «Эдакой ты обжора! Сёводни не гля тебя печенье, а гля празника». А мужик отвечат жоны: «Жона, я сёводни гля празника вылью и шчи в кадку, не пожалею». Она и говорит: «Да вовеё с ума ты не сходи, шчей тых не порти». А он как тяпнул горшок в рукавицях, да и давай, и вылил туды в кадку. А онкак оттуль соскочил. «А то тиби в рот и с угощеньем!» Гось и ушол тут.

142

Поп теленка родил[96]

Был жил прежде поп с попадьей, держали