Львиногривый и мокроносый писцы разговаривали с другом Сетмосом с нескрываемой приязнью. Теперь он был равным среди избранных. Он был теперь в разряде полностью уважаемых, и ему полагались блага. Ему позволялось завести слуг (в данном случае служанок, ибо он служил в гареме). Ему будет позволено посещать собрания Рехи-Хет, ибо теперь он член этого важнейшего сообщества, опоры Авариса. И учёные мужи великого города будут держаться с ним как с равным.

Сетмос спросил у них: а позволено ли ему покидать гарем, чтобы осмотреть город, о котором столько слышал и к которому питает глубочайшее почтение?

Оказалось, что нет. Пока ещё нет. Вернее, в одиночку нет. В сопровождении трёх стражников, пожалуйста. Стражники проводят его и на собрание учёной корпорации, и в храм Сета, чтобы он мог совершить подношение. Разумеется, он будет участником всех официальных празднеств, и не в самых последних рядах. Его, возможно, готов будет принять «царский друг» Камт, один из состоящих при «царском брате» Эгне, первом помощнике того, кто ведает всеми научными делами в царстве. Может быть, и сам «царский брат» удостоит его разговором, такое тоже случается, но на это лучше не рассчитывать. Чаще всего видеться он будет с ними, с Сэбом и Наиной. Они состоят в распоряжении Камта, они его «уши, пальцы и язык». И он, простой торговец благовониями Сетмос, должен радоваться, ибо и так уж вознесён очень высоко в сравнении с прежним своим положением и всеми торговцами любых городов мира. Он служит Аварису, и не телом своим, не здоровьем, но умом и знанием. Учёные мужи во всех краях обитаемого мира мечтают о том, чтобы оказаться в его положении. Для того, кто не рождён здесь, в Аварисе, это высшая ступень.

Помощники неведомого Камта сказали, что он может сейчас потребовать всё, что ему нужно для продолжения работы. Если испрошенное есть в пределах города, будет доставлено немедленно, если его нет, за ним будет послано в любой конец мира. Хотя бы пришлось снаряжать корабль на самый крайний запад, к самим башням Сета, или столпам Мелькарта, как их называют сидоняне. Там земля последний раз пытается обнять море, там начинается океан, не имеющий границ.

— Так что тебе нужно, говори!

Е1анна развернул папирусовый свиток и обмакнул кончик тростниковой палочки в чернила.

— Говори. Не собираешься же ты тайно и с неизвестными веществами варить свои снадобья, — строго произнёс Сэб.

Ну, конечно, конечно, надо было об этом подумать! Хека чуть было не ударил себя ладонью по лбу. Конечно, тут известен каждый его шаг. Скрывать что-либо бессмысленно. И Сетмос заявил, что для продолжения работы ему необходимо дозволение испытывать свои составы. На ком-нибудь. Проще на женщинах, для них ведь, собственно, он и готовит свои снадобья.

Сэб и Нанна переглянулись.

Они бы не против, но у них вызывает сожаление, что в дело уже замешалась госпожа Бесора. Слишком тесное общение с нею если уж впрямую и не считается предосудительным, то не поощряется. Ей вообще-то дан совет воздерживаться от организации в своём доме сборищ, слишком горячащих воображение других женщин. Полностью оставить жительниц сада без развлечений нельзя, но и нельзя допускать, чтобы из этих развлечений возникло какое-нибудь опасное волнение на безмятежной глади лесной жизни.

— Я понимаю, понимаю, — поторопился согласиться Сетмос-Хека. — Но как же быть, если знакомство с госпожой Бесорой уже и так состоялось, и только потому, что я не был предупреждён о его нежелательности.

Было отвечено — что ж, пусть всё идёт, как уже пошло. Однако толстый, с лоснящимся ногтем указательный палец Сэба и острый, чернильный перст Нанны поднялись одновременно и равно предостерегающе.

Когда они ушли, Хека сел на табурет перед большими медными весами и задумался. Он находился в крайней степени удручённости от только что услышанного. Кто-то может посчитать, что судьба вознесла его, но на самом-то деле он оказался в заключении. Плевать, что многие сочли бы его положение завидным. Он же не Воталу, которого ничего не интересует, кроме его кровавой работы.

Едва домысленный хирург явился перед согбенным тяжестью размышления торговцем благовониями. Он пришёл с поздравлениями. Слух об успехе коллеги уже достиг его ушей Он так спешил, что даже не переменил своего рабочего пари да, серую блузу всю в красных пятнах. А может, он и не знал, что бывают какие-то другие одеяния.

В руках у него был огромный кувшин. Взяв со стола первую попавшуюся чашу, он плеснул туда вина, протянул Хеке. В другую чашу налил себе. Произнёс неожиданно пышную речь в честь великого и чистого знания, что проникает весь мир, которому единственному и имеет смысл служить. Только люди, объединённые истинным знанием, есть подлинные братья. Пусть у него, Воталу-бимес, сегодня плохой день (умерли все четыре прооперированные женщины), но зато удачный день у брата Сетмоса, и это согревает душу и воздевает веру.

Хека выпил и стал тихо выпытывать у собрата, каким образом можно покинуть пределы этого храма чистого знания. На время! Здесь, конечно, научный рай, но всё же. Спросил для начала о границах гарема. Оказалось, что Воталу ничего толком на этот счёт не знает. Просто потому, что его эти границы не интересуют. Есть они, нет ли их, он всё равно завтра с новым, хорошо обдуманным ножом вторгнется в женское тело в поисках его скрытой сути. Но это завтра, а сегодня они должны выпить ещё. У вина был, кажется, непривычный вкус, но кто их знает, здешние вина.

— И что же, женский этот сад распространяется до бесконечности?

— Где-нибудь всё кончается, даже власть и щедрость Авариса, — мудро отвечал Воталу, нанося на свою одежду винные пятна поверх кровавых.

— Но может быть, ты слышал, собрат в истине, там, на том краю сада, есть стена или ров? А может, Нил?

Воталу отпил прямо из кувшина, подумал немного и сказал:

— Сходи, посмотри.

Хека восхитился. Всё же хорошо быть членом научной корпорации. Всегда отыщется собрат, способный дать хороший совет. И ничто не мешает немедленно ему последовать. Дохлебнув остаток из своей чаши, торговец благовониями выбежал из мастерской.

Прищурившись, поигрывая генеральским жезлом, держа левую руку на кожаном поясе, как танцовщик, Яхмос шёл по дымящимся развалинам городка, только что взятого его полками в результате четвёртого штурма. Победа была полная. Все гиксосы были перебиты, город перестал существовать. Настолько, что Яхмос не счёл нужным даже помнить впредь его имя.

Настроение у победителя было отвратительное. После третьего штурма Нутернехт доложил ему о потерях. Они были чудовищны сравнительно с размерами одоленной крепости. Что же он доложит теперь?

Городок был маленький, как три фиванских квартала, но гарнизонная цитадель хорошо укреплённая. Река здесь довольно заметно изгибалась и сужалась. Это место нуждалось в присмотре. «Царский друг», командовавший отрядом, отказался от переговоров. Ему было плевать на громадное численное превосходство египтян, на то, что он обречён со своими людьми, что подкрепления ждать неоткуда. На предложение о почётном плене ответил оскорблением. «Летящие стрелы» пошли в атаку практически с марша и откатились с неожиданными пробоинами в полковом корпусе. Яхмос пришёл в ярость и отдал приказ о втором штурме. Только ночь, накрывшая усыпанное телами поле битвы, заставила его задуматься. В конце концов, он сообразил, как добиться победы. Добился, вырезал и людей, и лошадей врага, и теперь высматривал, чем тут можно поживиться полезным для своей наступающей армии.