московского капитала тогда уже намечалась, ещё в советские годы указывал И.Ф. Гиндин, плотно занимавшийся экономической проблематикой[2224]. Теперь же можно утверждать, что борьба ведущих финансово-промышленных групп отличалась большой остротой и имела самое непосредственное отношение к нарастанию общего кризиса, повлёкшего за собой падение Российской империи в феврале-марте 1917 года[2225]. В предыдущих главах показано, как в последнее десятилетие перед крахом нарастала экспансия в экономику петербургских банков, чьё влияние распространялось на целые отрасли. На очереди была Первопрестольная — крупнейший всероссийский промышленный центр, овладение которым окончательно переформатировало бы весь внутренний рынок.

Основой экономического могущества Москвы являлась текстильная и лёгкая индустрия. Именно отсюда выросла купеческая элита, концентрировавшаяся вокруг древней столицы. В предвоенные годы сложилось 9-10 групп, оказывавших решающее влияние на деловой мир Москвы[2226]. Наиболее сильной из них являлись Кнопы, владевшие шестью крупными мануфактурами, что позволяло им генерировать значительные финансовые потоки. Именно в орбите Кнопов взошёл Н.А. Второв, чья видная роль в купеческих верхах на завершающем этапе капитализма в России особенно заметна. С 1907 года он сбывал продукцию трёх ситценабивных фабрик, выступая в качестве коммерческого директора, постепенно набирая силы. Именно благодаря Кнопам Второв вознёсся на вершину предпринимательского Олимпа[2227]. Мощная группа сформировалась вокруг «Трёхгорной мануфактуры» семьи Прохоровых. В её орбите находилась Ярославская большая мануфактура, Ярцевская фабрика Хлудовых, Покровская Ляминых, ткацкое предприятие Дербенева в г. Александрове и ряд других[2228]. Амбициозностью отличался клан Рябушинских, в состав которого входили Третьяковы, Бардыгины, Рабенеки со своими хлопчатобумажными активами. Наименее текстильной была группа Вогау; оставаясь семейным предприятием, их фирма больше напоминала многоотраслевую компанию. Они контролировали уральское медеплавильное общество Кольчугина, Белорецкие заводы, являлись крупными акционерами Московского металлического завода Ю. П. Гужона, а также участвовали в чайных и сахарных делах[2229].

Характерная черта московского бизнеса — довольно слабое использование финансовых технологий. Например, к облигационным займам перед войной прибегли не более десятка компаний, что свидетельствует о крайнем слабом проникновении банковского капитала в хозяйственную жизнь. Причём это относится даже к продвинутым по московским меркам Кнопам и Вогау, у которых меньшая часть собственных капиталов помещалась в акции и облигации[2230]. Да и банки Первопрестольной, как сказано выше, уступали петербургским не только по объёму привлечённых ресурсов, но и по разветвлённости филиальной сети. По сведениям Министерства финансов, на июль 1914 года у Московского банка Рябушинских имелось восемь отделений, у Московского купеческого и Учётного — по пять, у Юнкер-банка — три, у Московского частного и Торгового они вообще отсутствовали, тогда как у каждой из ведущих финансовых структур столицы насчитывалось по 50–60 отделений[2231]. Всё это наглядно показывает, что Москва представляла собой благодатное поле для питерских банков, стремившихся заполучить командные высоты в российской экономике. Однако овладеть купеческой цитаделью было делом далеко непростым, поскольку московские предприятия, включая банки, хотя и носили форму акционерных товариществ, но ценные бумаги, как правило, оставались в руках крупных собственников и их семей; аккумулировать крупный пакет было сложно. В уставах обществ в большинстве случаев имелись параграфы, затруднявшие продажу акций «на сторону», т. е. на бирже. Что таковой параграф не являлся простой формальностью, писал московский купец П.А. Бурыщкин. В воспоминаниях он рассказал, как его семья пыталась войти в капитал Никольской мануфактуры, купив несколько десятков паёв этого комбината. Но хозяева отказались переводить ценные бумаги на имя приобретателя, что вылилось в долгое судебное расследование[2232]. Если с такими трудностями сталкивались свои, родственные предприниматели, то появление в числе собственников купеческих активов посторонних представлялось вообще маловероятным.

Поэтому питерские банки воздерживались от лобовой атаки на текстильные активы, понимая бесперспективность таких действий. Вместо этого они предусмотрительно сосредоточились на овладении источниками сырья для отрасли. В арену ожесточённой борьбы превратился Туркестанский край с его обширными хлопковыми плантациями. Тем более в 1912 году США отказались пролонгировать торговый договор с Россией, а это означало сворачивание американского экспорта[2233]. Учитывая, что из 22 млн пудов хлопка, перерабатываемого российскими фабриками, 10 млн поступало из США, это грозило серьёзными перебоями[2234]. Естественным образом взоры обращались к Средней Азии: там имелись территории, которые могли бы обеспечить потребности текстильной промышленности. Лоббистом купеческих магнатов в правительственных сферах выступал руководитель Главного управления по земледелию и землеустройству А.В. Кривошеин. Близкий соратник Столыпина являлся проводником московских интересов[2235]. Заняв в 1908 году этот важный пост, он создаёт под своим председательством межведомственное совещание по освоению хлопковых плантаций Туркестанского края[2236]. Понятно, насколько текстильные короли Москвы были заинтересованы в расширении стабильных поставок на свои предприятия, раскинутые по всему Центральному региону страны.

Однако эта тема вызвала большую заинтересованность и у питерского капитала, активно устремившегося сюда. На этом поприще выделялись столичные финансовые структуры: Русский банк для внешней торговли, Русско-Азиатский, Сибирский торговый, Азово-Донской[2237]. В противовес им Кривошеин усиленно продвигал пул московских капиталистов (А. И. Кузнецов, Кнопы, Горбуновы, Рябушинские, Хлудовы, Вогау и др.), презентуя в верхах предложения по орошению хлопкового Туркестана. Кривошеин предлагал распространить правительственные гарантии на привлекаемый ими капитал по аналогии с железнодорожной отраслью. Однако в данном случае Минфин нашёл это неоправданным, лишённым острой необходимости[2238]. Вместо этого правительство в лице В.Н. Коковцова предложило крупным московским фирмам, заинтересованным в поставках, выступить в роли посредников между Госбанком и хлопководами, но этот вариант в Первопрестольной сочувствия не встретил[2239]. В марте 1912 года Кривошеин предпринимает специальный вояж по Туркестанскому краю с целью выработать программу развития русского хлопководства. Его сопровождала делегация, в состав которой вошли управляющий отделением Московского купеческого банка, управляющий Кокандским филиалом Госбанка, хлопковые заготовители[2240]. Московские фабриканты выражали большую удовлетворённость результатами поездки и призывали других министров, правительственных чиновников следовать примеру Кривошеина и чаще покидать свои высокие кабинеты[2241]. Их восторг был вполне оправдан: межведомственная комиссия активно добивалась для представителей деловой Москвы больших участков земли Ферганской области для производственного освоения[2242]. Следующим шагом главного управляющего по землеустройству и земледелию стала поддержка ещё одной группы фабрикантов из Иваново-Вознесенска во главе с П.Н. Дербенёвым, жаждущей заполучить площади Каракумской степи[2243]. Государственная дума приветствовала все эти планы[2244]. Аналогичную поездку Кривошеин совершил и в Закавказье (1913), куда он также стремился проложить дорогу московским предпринимателям[2245].

Сотрудничество Кривошеина с московской буржуазией, конечно, не являлось тогда секретом. В правительстве нарастала напряжённость между ним и министром финансов В.Н. Коковцовым, ставшим с осени 1911 года премьером. Как известно, последний