завода, предложив ознакомиться с балансами более компетентным лицам[2310]. Представители Министерства финансов, а также торговли и промышленности поддержали Путилова, заявив о нежелательности секвестра, который неблагоприятно отразится на финансовом имидже России[2311]. Возмущение Шингарёва не знало границ: «Из обстоятельств данного дела обнаружилось влияние на дела государства безответственной, но чрезвычайно могущественной власти банков. Правительство начинает терять государственную дорогу, стесняясь власти плутократии…Но банки не ограничиваются управлением заводами, а хотят управлять и государством»[2312]. Лишь настойчивыми усилиями думской верхушки секвестр на предприятие был наложен 27 февраля 1916 года. Правда, победа оппозиционных сил, добившихся секвестра, была несколько омрачена: в марте 1916 года Поливанов вынужден покинуть должность военного министра[2313].

Путиловская эпопея позволила оппозиционным силам выдвинуть и обосновать идею усиления государственного надзора за финансовыми структурами. Тема обуздания коммерческих аппетитов частных банков поднята Особым совещанием, с теми же думцами и представителями ЦВПК. Деловые круги Петрограда крайне болезненно восприняли разговоры о спекулятивных устремлениях банков, способствующих росту стоимости жизни, расценивая это как потворство обывателям, всегда склонным искать виноватых не там, где следует[2314]. Полемика по этому поводу вспыхивала то и дело: на Особом совещании по обороне, на вновь открывшихся с февраля 1916 года заседаниях Государственной думы. На одном из заседаний нижней палаты Шин-гарёв традиционно обрушился с критикой на крупные банки, усомнившись в их позитивной деятельности. Он вскрывал их претензии на роль хозяина российской экономики — и «нередко весьма дурного хозяина», озабоченного не развитием предприятий, а главным образом перепродажей их акций[2315]. Обращает на себя внимание один акцент обличительной речи Шингарёва, специально разъяснившего, что он не имеет в виду «несколько здоровых, ведущих… весьма успешно свои дела банков», меньше всего заслуживающих каких-либо упрёков. А говорит о тех коммерческих учреждениях, которые следует называть банками-хищниками, «чрезвычайно жадными до всякой наживы, не брезгующими ничем и никем»[2316]. Нетрудно понять, что в первом случае он имел в виду московские банковские структуры, кичащиеся своей направленностью на развитие реального производственного сектора; во втором же случае — петроградские, нацеленные на биржевые спекуляции. Так вот ради ограничения аппетитов последних и требуется незамедлительное осуществление серьёзного банковского контроля, и в первую очередь со стороны Министерства финансов.

Однако Барк указывал на невозможность по собственному усмотрению проводить ревизии кредитных учреждений: по закону это могут инициировать лишь сами акционеры[2317]. Столкнувшись с неуступчивостью главы финансового ведомства, сторонники усиления надзора пытались действовать законодательным путём. При рассмотрении сметы Государственного контроля в Думе неожиданно прозвучало предложение наделить это ведомство правом ревизовать коммерческие банки. Но глава госконтроля Н.Н. Покровский не замедлил возразить против такой скоропалительной и необдуманной инициативы. Как он убеждал депутатов, его задача — ревизовать правительственные обороты, а банковский надзор должен оставаться прерогативой Минфина[2318]. Тот же А.И. Шингарёв заметил в ответ, что доводы Покровского не выдерживают критики, поскольку обороты банков в большой мере завязаны на вливания Государственного банка, а потому они тесно соприкасаются именно с казёнными средствами[2319].

Выпады оппозиции весьма осложняли жизнь питерской финансовой элите, вынужденной отбиваться от назойливых критиков. Но сокрушительный удар по столичной банковской группе последовал в середине 1916 года с использованием её же оружия. Москвичи, серьёзно потрёпанные борьбой с немецким засильем, наконец-то сумели направить грозное средство на своих недругов. Удалось это с помощью генерала М.В. Алексеева, начальника штаба верховного главнокомандующего (им в ту пору им был Николай II). Как известно, он слыл активным приверженцем общественных организаций, которые возникли в ходе войны для помощи фронту и деятельность которых вдохновлялась московской купеческой элитой. Именно начальник штаба испросил высочайшего соизволения производить расследования не только на территории, подведомственной ставке верховного главнокомандующего, но и в тылу, где функционировали органы гражданской власти. Николай II дал такое разрешение — под воздействием аргументов

0 борьбе с немецким шпионажем и со спекуляцией, которая вызывает справедливое недовольство населения. Работу по этим направлениям Алексеев поручил своему доверенному — генералу Н.С. Батюшину, состоявшему при ставке и, как говорили осведомлённые военные, пользовавшемуся большим расположением начальника штаба[2320]. Батюшин привлёк к работе группу контрразведчиков: Манасевича-Мануйлова, Резанова, Матвеева, Логвинского, Орлова. Они расположились в Петрограде на Фонтанке, получив право прослушки телефонов, перлюстрации писем широкого круга лиц, включая министров[2321]. Однако далеко не все из перечисленных офицеров имели безупречную репутацию в своей среде. Например, Резанов слыл у сослуживцев, хорошо знавших его, «человеком легкомысленным, чья слава не пользовалась большим кредитом»[2322].

Следственная комиссия недолго искала источник бед и хозяйственных неурядиц — им оказались крупные петроградские банки. 10 июля был арестован и помещён в военную тюрьму города Пскова Д.Л. Рубинштейн — владелец «Юнкер-банка», тесно связанный со многими финансовыми деятелями столицы. Его смогли зацепить через различные страховые компании («Русь», «Волга», «Якорь»), кои тот поставил под свой контроль, выстраивая свою страховую империю[2323]. В этой отрасли традиционно было сильно немецкое присутствие. Батюшинская комиссия заявила, что оно подспудно сохранялось и в период войны через процедуры перестрахования, где по-прежнему задействованы немецкие общества. По этим каналам сведения о передвижении продукции, судов, транспортных потоках, включая военные, становились известными неприятельской стороне. Так Рубинштейна обвинили в шпионаже на Германию[2324]. Московская пресса ликовала, оценив это событие как логическое завершение карьеры зарвавшегося спекулянта[2325]. У питерской же элиты оно вызвало совсем иные эмоции. Состояние шока — так можно описать атмосферу, воцарившуюся в столице. Ряд видных финансистов возбудили ходатайство (оставшееся без последствий) об освобождении Д.Л. Рубинштейна под залог — полмиллиона рублей[2326]. Интересно, что Петроградская судебная палата уклонилась от принятия в производство дела Рубинштейна, понимая, чьи финансовые интересы это затрагивает. Военным пришлось использовать для этого Варшавские судебные власти, находившиеся в эвакуации[2327]. Вскоре последовали обыски и выемки документов в ряде крупнейших банков Питера. Батюшин в своих воспоминаниях упоминает, кроме Русско-Французского и «Юнкер-банка», Петроградский международный, Русский для внешней торговли и Соединённый банк[2328] (последний территориально располагался в Первопрестольной и, по сути, являлся детищем Министерства финансов).

В бой за них бросился министр Барк: он жаловался императору на то, что деятельность комиссии дезорганизует работу банковских учреждений. И ему удалось локализовать угрозу, добившись согласия Николая II на образование другой комиссии во главе с членом Госсовета, бывшим министром торговли и промышленности С.И. Тимашевым[2329]. К тому же в августе был арестован один из активных членов комиссии И.Ф. Манасевич-Мануйлов, уличённый, как говорили, в вымогательстве 60 тысяч