Стивен окинул ее унылым взором. Насколько он мог заметить, тропа вела только в одном направлении. У него еще была возможность остановиться и, признав свою неудачу, поставить на этом деле точку. Отец одарил бы его презрением, но для Стивена это не стало бы большим откровением. Если бы он сейчас все бросил, ему удалось бы избежать и брата Десмонда, и своих ужасных слез, и требований фратекса Пелла, и проклятия святых. От всего этого он мог освободиться одним махом.

Но Стивен понимал, что на смену минутному страху придет тяжкий приговор. Если святые его возненавидят, в любом случае его песенка будет спета. Даже если они когда-нибудь отпустят ему грехи, чего может вовсе и не случиться, – прежде придется вынести достаточно наказаний. Поэтому дороги назад у него не было. Во всяком случае, поворачивать он не собирался.

Тропа вела только в одном направлении.

Через два часа после полудня Стивен дошел до храма Святого Сьезела. Небо к этому времени заволокли тучи, а само священное место представляло собой рощу, превращенную в пепел, что вполне отвечало мрачной истории святого.

Когда-то тот был обыкновенным человеком, фратексом одного монастыря, который находился на поросших вереском островах Святого Лира. Король варваров сжег его монастырь и все находившиеся в нем рукописи, большая часть которых не могла быть восстановлена, а самого Сьезела бросил в темницу. Там святой по памяти заново написал потерянные тексты, вернее сказать, вырезал их на собственной коже с помощью своих заостренных ногтей, которые точил о тюремный камень. Чтобы шрамы выглядели ярче, они смешивал кровь с собранной с пола маслянистой грязью. Когда пленник умер, захватчики швырнули его тело в море, но святой Лир, повелитель моря, перенес труп мученика к берегам Хорилада и выбросил вблизи его родного монастыря, где тело и нашли монахи. Говорят, что подлинная кожа Сьезела уже на протяжении долгих веков хранится в соляном растворе в Каилло Валлаимо, праматери всех церквей в з'Ирбине. Кроме того, с нее было сделано несколько копий.

Стивен сжег свечу и совершил омовение. В этом храме у него омертвела вся грудь.

Прошло еще два часа прежде, чем Стивен добрался до святой Мефитис, покровительницы и изобретательницы посланий к мертвым. Она забрала у него чувствительность правой ноги. Когда чуть позже Стивен сделал привал и на всякий случай, чтобы отпугнуть диких зверей, развел костер, то обнаружил на штанах кровь. Оказалось, что он мимолетно повредил ногу топором и сам того не заметил. И хотя рана была незначительна, он мог с таким же успехом отрубить себе ногу и ничего не почувствовать.

Ночью он не спал, но нечто ужасное как будто витало над светом костра и вторгалось в тело Стивена. Ему начало казаться, что к концу дороги он будет полностью мертв. Первые три храма представляли собой аспекты знаний, связанных с письменным словом. Следующие три, если судить по более грубой и примитивной резьбе, являлись более дикими проявлениями силы сахто. Святая Росмерта, покровительница памяти и поэзии, изображалась почти в первобытной простоте; в ней едва можно было различить человеческий облик. Она забрала у Стивена дар речи. Святой Эгми взял у Стивена слух, предоставив тому идти по лесу в полной тишине. И наконец, святой Вот лишил зрения его левый глаз.

Когда Стивен проснулся на третий день, то первым делом проверил, жив он или мертв. Он вспомнил, как дедушка рассказывал, что смерть готовит стариков к своему приходу, постепенно отнимая у них их органы чувств. На сколько же он постарел за эти три дня? Судя по тому, что он стал хромым, глухим и наполовину слепым, то по меньшей мере ему можно было дать лет сто.

Следующий день показался более приятным. Он был посвящен посещению храмов Коэма, Хайяна и Вейзе – покровителей мудрости, размышления и выводов. Насколько он мог заметить, эти святые у него ничего не забрали, и теперь он уже приноровился передвигаться на бесчувственной ноге.

И к тишине он тоже начал постепенно привыкать. Без птичьего пенья, хруста веток и звука собственных шагов лес для Стивена превратился в сон, столь нереальный, что он даже не мог себе представить, какие тут могли таиться опасности. Этот лес был подобен картинам его памяти, образам или группам образов, с которыми он, Стивен, был отдаленно связан, но здесь и сейчас они не имели к нему почти никакого отношения.

Когда же на следующую ночь Стивен начал разводить костер, выяснилось, что он начисто забыл, как это делается. Он принялся рыться в своем вещевом мешке, полагая, что для этой цели у него имелись специальные инструменты. Но под руку попадались только какие-то странные, незнакомые предметы.

Особую тревогу у него вызвало то обстоятельство, что он, как ни тщился, не мог вспомнить слово «огонь», равно как имя матери и отца.

И даже свое собственное.

Но единственное, что он прекрасно помнил, был страх, хотя Стивен наряду с прочими словами позабыл его название. Сжавшись в комочек, он всю ночь просидел, обхватив руками колени, молясь о том, чтобы поскорее взошло солнце и всему наступил конец.

Когда среди деревьев забрезжил рассвет, Стивен мучительно начал вспоминать, кто он такой. Из единственного ответа, который удалось получить, он заключил, что идет по этой дороге и останавливается у разных холмов и сооружений, которые попадаются у него на пути. Но зачем он это делает, никак не мог взять в толк. А добравшись до последней из этих построек – какое-то чувство подсказало ему, что она последняя, – он вообще превратился в одноглазое облако, движущееся по хитросплетению различных цветов и форм, отчасти схожих меж собой и одновременно различных. Перемещаясь подобно дуновению ветра, к концу своего путешествия он сохранил единственное ощущение – ритмичный пульс, в котором несколькими днями раньше еще узнавал биение собственного сердца.

Когда же Стивен вошел в последний храм, то лишился и этого.

Справа сверкнул в темноте огненный глаз, и Казио оказался под прицелом фонаря, меж тем как второй зажегся рядом с его правой рукой. У каждого под оловянным колпаком было отполированное до зеркального блеска медное покрытие, что позволяло фонарям бросать направленный луч света.

Теперь враги достаточно хорошо видели Казио, а сам он пока сумел разглядеть только смутные очертания человеческих фигур и редкие проблески стали.

Расслабив плечи и бедра, он сделал медленный поворот, почти не напрягая руки, в которой держал Каспатор. Он искренне надеялся, что противники вооружены только мечами. Луки в пределах города имели право носить только стражники, но Казио по собственному опыту знал, что убийцы не слишком чтят законы и ничуть не тревожатся, их нарушая.

Наконец один из врагов взял на себя смелость бросить Казио вызов. Его меч пронзил полосу света, устремляясь к руке Казио, но тот, рассмеявшись, легко увернулся, позволив своему оружию царапнуть землю.

– Ну, давайте же, начинайте, – подзадорил их Казио, – если вы такие храбрые. Тем более что у вас численный перевес, а я почти ослеп. Неужто вы так и будете тыкать своими мечами в воздух?