litbaza книги онлайнКлассикаМалоизвестный Довлатов - Сергей Донатович Довлатов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 116 117 118 119 120 121 122 123 124 ... 137
Перейти на страницу:
затяжная полоса гнилой погоды, штиля, сгущающегося маразма? Потомки, должно быть, повеселятся над несколькими страничками об этом нелепо петушащемся старике. Нам же если и смеяться, так над самими собой. Да не забывая о близком словарном соседстве слов «веселиться» и «виселица».

Когда я читаю «Наших», два эти слова все время оказываются у меня рядом, словно скрепленные невидимой ниточкой.

Наверное, не у меня одного.

Я в этом почти убедился, понаблюдав, как воспринимают отрывок из «Наших», появившийся прошлым летом в «Огоньке» и открывший Довлатова массовому советскому читателю.

В основном смеялись. Кощунства в этом я не нахожу. Ведь Довлатов действительно не мог писать без юмора. Он есть и в этом рассказе про двоюродного брата — с детских лет отличника, победителя олимпиад, безупречного комсомольца, комиссара стройотрядов... Словно на гигантских качелях Борис то возносится почти к вершинам официального признания, знаками которого становятся командировки на кремлевские вещания и рекомендации обзавестись партбилетом, то низвергается в пропасть: один суд, потом другой — оба, как гром с ясного неба, — и очень вероятная перспектива где-нибудь в зоне или в заплеванном кабаке окончить свои дни.

Я понимаю американского критика Ирвинга Хау, восхитившегося у Довлатова «тонким чутьем на фарсовые положения». Человеку со стороны злоключения Бориса только фарсом и должны показаться, а как бы мимоходом брошенная фраза, что в нем воплотился тип неосознанного экзистенциалиста, который может действовать только в пограничных ситуациях, должна резануть слух своей ненужностью. Но мы-то смотрим не со стороны. Мы хорошо знаем, откуда возникла тяга к подобному пограничью, заставляя то помочиться из окна на директора школы, в прошлом лагерного нарядчика, то затеять скандал в ресторане из-за того, что официант отказался спеть «Сулико». Знаем, что в этих выходках было немало дикого, но ничего необъяснимого. Ведь невозможно все только приспосабливаться к казенному фарсу, который без антрактов разыгрывался много лет. Любая пограничная ситуация — человечнее.

Профессор Хау находил у Довлатова сплошь сатиру да бурлеск, напрасно подкрашенный сентиментальными нотами. Мы скорее ощутим ту безысходность, когда начинает действовать инстинкт самозащиты, пробуждающийся на краю пропасти. И принимает формы, совершенно непредсказуемые для здравого ума.

Отвлеченно рассуждая, ситуация эта, вероятно, из тех, что числятся по разряду комических, но мне с нею приходилось сталкиваться впрямую, и, помня, чем она закончилась для нескольких моих друзей, я после чтения рассказов Довлатова впадал в состояние, близкое к тоске. Как-то я ему об этом сказал; он удивился и даже расстроился. Ему хотелось, чтобы над его страницами было весело. В спасительную силу юмора Довлатов верил, по-моему, безоговорочно.

Тут бы пуститься в разговоры, что писатель часто сам не ведает, что у него вышло из-под пера. Но при всей авторитетности таких теорий я им не очень доверяю. Что и зачем он пишет, Довлатов знал лучше всех своих критиков. И прекрасно знал, каким юмором наделила его природа, или, вернее, не природа, а прожитая жизнь.

Оставив в покое тонкости эстетики, пытаюсь объяснить, что это за юмор, отрывком из воспоминаний Т. Л. Щепкиной-Куперник о Чехове.

«Помню, — пишет она, — раз как-то мы возвращались в усадьбу после долгой прогулки. Нас застиг дождь. И мы пережидали его в пустой риге. Чехов, держа мокрый зонтик, сказал:

— Вот бы надо написать такой водевиль... Пережидают двое дождь в пустой риге, шутят, смеются, сушат зонты, в любви объясняются — потом дождь проходит, солнце — и вдруг он умирает от разрыва сердца!

— Бог с вами, — изумилась я, — какой же это будет водевиль?

— А зато жизненно. Разве так не бывает? Вот шутим, смеемся — и вдруг — хлоп! Конец!

Конечно, он этого «водевиля» не написал».

На самом деле, как мы знаем, написал — «Чайку», например, не для мистификации же названную комедией. Вообще, лишь знаком патриархального простодушия выглядят кавычки, в которые Татьяна Львовна заключила слово «водевиль».

А уж в том, жизненно ли, не нам с нашим опытом сомневаться.

Довлатов для сцены не писал, он писал прозу. Это, впрочем, не так уж сильно меняет суть дела. Для меня, во всяком случае, и «Наши», и «Компромисс», и недавно у нас напечатанная «Иностранка» — именно водевили в чеховском понимании слова. Смешные, даже очень смешные абзац за абзацем. И с неотвратимым «хлоп!», к которому все сведется, — не по действию, так по впечатлению.

Тем, кто привык сортировать героев на «положительных» и «отрицательных», одних клеймя, других превознося, словом, доморощенным нашим антисфенам лучше к этой прозе не подступаться: она их, безусловно, разочарует. Да мне уже и случалось слышать о Довлатове, что человек он не без способностей, но до чего же написанное им далеко от традиций отечественной классики с ее трепетной духовностью, высоким нравственным пафосом, страстной верой в человека...

Не знаю. На мой взгляд, как раз наоборот — и органично ей, и созвучно, если только не кроить ее саму по школярским лекалам. Не превращать ее в сырье для составления пособий по моральному кодексу строителя коммунизма, активиста перестройки или кого угодно еще.

Не спорю, Борис, что называется сдуру угодивший в лагерь, в таком кодексе не поместится, как и дядя Арон, и даже не по годам разумная Катя. А уж что говорить об отце: дружески выпивает с человеком, который его самого уволил из театра. В лихую годину отыскивает оправдание арестам.

Их бы всех выставить на общественное порицание, припечатать звонкой строкой. Что-нибудь вроде: «Так жить нельзя!»

Но мне они нравятся, и более всего остального тем, что отличает их какое-то «глубокое и упорное непонимание реальной жизни». Возможно, я пристрастен: не выношу понимающих ее уж очень толково. Ригористы меня одернут, уличив в моральном релятивизме, если не в чем страшнее. Пусть. Я снова открою «Наших» и позабуду о новоявленных лицах волчаниновых обоего пола. Потому что весь их пафос — для меня, во всяком случае, — не способен опровергнуть в этой книге ни слова.

У Довлатовых я прожил недели полторы, отлучившись на несколько дней по делам в Вермонт. Возвращался оттуда уже как под родную крышу. Мы подружились сразу и без малейших усилий.

Произошло это в первый же вечер.

Он закончился близко к московскому полдню, но времени я уже не чувствовал. Сережа появился где-то через полчаса после моего прихода; из авоськи были извлечены щедрые дары загнивающего капитализма. Поняв, что обход лавок предпринят по моей милости, я засмущался. Как назло, со мной не было хотя бы водки, которую тогда еще можно было купить. Беспрерывная напрасная беготня из-за билетов

1 ... 116 117 118 119 120 121 122 123 124 ... 137
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?