На мне по-прежнему был бронежилет с надписью «ПРЕССА». Хорст обращался к коллеге-репортеру. Что ж, идти на контрольный пункт лучше вдвоем. Сон подождет.

– Ты на кого работаешь?

– На «Шпигель», – ответил Хорст. – Вообще-то, я фрилансер. А ты?

– Ты давно здесь?

– Относительно. Видишь, уже запомнил, когда лучше всего являться на контрольный пункт.

– Я умыться успею?

– Успеешь, если по-быстрому.

Я бросился в номер, разделся, принял холодный душ и через шесть минут уже снова застегивал на себе жилет со слитками.

По лестнице я спустился бегом, но в вестибюле никого не было. Занималась заря, и в окна лился такой же неяркий свет, как свет электрических ламп в вестибюле: свет без теней.

Тишину нарушил еле слышный шорох – снаружи усердно трудились садовники.

Я пересек широкую веранду, выходящую на открытую рану газона, – эту рану беспрестанно пытались залечить джунгли. Семь человек атаковали заросли – рубили, резали, подстригали, выпалывали и опрыскивали ростки гербицидом. Город вел бесконечную войну с природой.

В ожидании Хорста я наблюдал за садовниками. Джунгли вещали голосом ветра: «Дайте нам четверть века. Уходите отсюда, возвращайтесь через двадцать пять лет, увидите – мы все залечим».

– Эх, мне бы таких работников, – вздохнул Хорст, подходя ко мне. – У моей подруги ферма в Нормандии – прекрасное место, природа и все такое, только за ним уход нужен. Эти ребята быстро бы его в порядок привели.

– Это тамилы, – сказал я, глядя, как они снуют по сверкающей росистой траве. – Они вездесущи, как ирландцы. В Нормандии наверняка есть тамилы.

– Откуда ты знаешь, что они тамилы? – с сомнением в голосе произнес Хорст.

– Здесь только тамилы занимаются грязной работой.

– А, тогда конечно! – захохотал он.

Мне было не смешно. Я не смеялся.

Хорст оборвал смех и наморщил лоб:

– Так что ты там говорил, на кого ты работаешь?

– Я не говорил.

– Весь такой загадочный…

– Все эти перестрелки – сплошная показуха. Настоящую войну ведем мы, журналисты.

– Ты что несешь? – испуганно осведомился Хорст. – Я просто спросил, из какого ты агентства.

– Понимаешь, если мы с тобой подружимся, а я узнаю что-то интересное, а потом окажется, что ты украл мои новости, придется мне тебя отыскать и хорошенько поколотить. А это не дело.

Он прищурился и окинул меня понимающим взглядом:

– А, так ты из Рейтер! Так бы сразу и сказал. Эти мудаки ни с кем новостями не делятся.

Мне захотелось кофе. Анкит тронул меня за плечо, протянул бокал, наполненный каким-то напитком.

– Простите великодушно, сэр, но, по-моему, вам не мешает подкрепиться, – произнес портье. – С вашего позволения. Сегодня у вас тяжелый день.

Я осушил бокал, в котором оказался великолепный херес, и заявил:

– Анкит, похоже, мы с вами только что породнились.

– Прекрасно, сэр, – учтиво ответил он.

– Послушай, а можно выяснить, есть ли у этих ребят разрешение на работу за границей? – обратился Хорст к Анкиту.

Я резко вскинул руку, не давая портье ответить:

– Ну что, Хорст, пойдем, пока медведи в лесу не проснулись.

– Медведи? – переспросил он с резким немецким акцентом. – Нет тут никаких медведей, одни тигры. Тамильские тигры. Совершенно безумные. У каждого в кармане капсула с цианидом, на случай если их поймают.

– Надо же.

– Они не догадываются, что из-за этих самоубийств их ненавидят еще больше.

– Мы пойдем на контрольный пункт или как? – спросил я.

– Пойдем, пойдем. Штаны не поджигай.

– Что-что?

– Штаны не поджигай, – сердито буркнул он и зашагал по газону.

– Не надоело еще командовать? – сказал я, следуя за ним.

Военные действия в Тринкомали прекратились несколько месяцев назад. Немецкие сотрудники «Шпигеля» вернулись в Германию, а Хорст, австрийский фрилансер, остался в городе, надеясь в отсутствие конкурентов раздобыть материал для эксклюзивного репортажа, точнее, предполагая, что «тамильские тигры» развернут здесь очередное наступление и он, проницательный ясноглазый Хорст, первым возвестит о начале нового конфликта.

Этот высокий крепкий парень, умный и хорошо образованный, с подругой на ферме в Нормандии, мечтал о возобновлении военных действий в Шри-Ланке. Недаром Дидье однажды заявил мультимедийному магнату Ранджиту, что журналистика – это лекарство, которое порождает болезнь.

С четверть часа мы шли и беседовали о Хорсте.

– У тебя камера есть? – спросил он.

– По-моему, у охранников на контрольном пункте аллергия на чужие камеры. Они предпочитают собственные, с решетками.

– Верно, – кивнул Хорст. – Но вчера, впервые за несколько месяцев, на дороге появилась отрезанная голова.

– И что?

– Если сегодня появится еще одна, я фотографиями не поделюсь.

– Ладно.

– Я ж не виноват, что ты фотоаппарат не взял.

– Понятно.

– Я просто предупреждаю, чтобы ты потом не обижался.

– Хорст, мне не нужны снимки отрезанных голов. Я даже думать о них не желаю. Если попадется, забирай ее себе.

Через пятьдесят метров мы наткнулись на отрезанную голову.

Сначала я решил, что это злая шутка – тыква или дыня на палке. Подойдя чуть ближе, я понял, что это голова подростка, лет шестнадцати-семнадцати, насаженная на отрезок бамбукового ствола. Бамбук воткнули в грунт на обочине так, чтобы лицо убитого было обращено к лицам живых на дороге.

Глаза зажмурены, рот широко раскрыт.

Хорст возился с фотоаппаратом и повторял:

– Ну, говорил же я… Говорил же…

Я не останавливался.

– Ты куда? – окликнул он.

– Догоняй.

– Ты что, здесь в одиночку опасно! Я поэтому хотел, чтобы мы вдвоем пошли. Тебе же лучше, если подождешь со мной.

Я пошел прочь.

– Второй раз за два дня! – крикнул Хорст мне вслед. – Это неспроста. Я как чувствовал. Хорошо, что я задержался.

Он торопливо щелкал затвором фотоаппарата.

Шелк-щелк. Щелк-щелк.

Убийство – это преступление, но голова на колу – грех, а грех необходимо искупить. Сердцем мне хотелось вернуть голову убитого паренька его родным, помочь отыскать труп, похоронить, как полагается. Однако повиноваться велению сердца я не мог, хотя все во мне взбунтовалось. Я не смел даже выдернуть кол и опустить отрубленную голову на землю. На мне был жилет, набитый золотыми слитками и бланками паспортов; я – контрабандист, приехал сюда с фальшивым паспортом и фальшивым журналистским удостоверением. Я не имел права вмешиваться.