Вахтенный офицер разинул рот, не веря своим глазам: панели отключались одна за другой. Ну а дальше отключения начали распространяться со скоростью лесного пожара. Мигая, гасли один за другим дисплеи радаров, лидаров, гравитационного контроля, ракетной защиты, системы пожаротушения… Нервный центр, обеспечивающий способность корабля атаковать и защищаться, вышел из строя. Причем повреждение не относилось к числу тех, которые можно устранить механическим способом, например путем замены тех или иных блоков: вернуть компьютеры в рабочее состояние можно было, лишь полностью их перепрограммировав – что для флота, располагавшего столь малым числом квалифицированных специалистов, было кошмарной задачей.

Между тем программный бунт продолжался: если одни системы оглохли и ослепли, то другие выделывали немыслимые антраша, словно посходили с ума. Поскольку управлявшие ими программы сменились полнейшей абракадаброй, внутренние системы сигнализации и связи превратились в бесполезное переплетение кабелей и проводов, переносящих волны хаотических сигналов. Под этими волнами скрывались четкие, выверенные команды: рулевое управление и двигательные отсеки оказались заблокированными, равно как и доступ в «морг» – хранилище боевых скафандров. На процессор, следивший, чтобы внутреннее программное обеспечение доспехов находилось в состоянии полной боевой готовности, поступил приказ стереть все исполняемые файлы, что мгновенно сделало броню совершенно непригодной к использованию. Чтобы восстановить работоспособность доспехов, программистам пришлось бы потратить не один час.

И в то же самое время на заправочные компьютеры малых судов поступили приказы совсем иного рода. Клапаны открылись, и техник, возившийся у первого причала с мелкой неполадкой, после секундного оцепенения бросился к ручному вентилю. Бедняга не успел, но это не имело значения. Даже если бы ему удалось перекрыть шланг №2, точно такой же поток хлынул и через шланг №4. Компоненты бинарного топлива были рассчитаны на то, чтобы воспламеняться при соединении в камере сгорания, а сейчас они соединились в трубопроводе. Результат мог быть только один, и когда техник, издав крик ужаса, бросился бежать, он уже понимал, что это бессмысленно. «Цепеш» вскинулся, словно бешеный конь, когда страшный взрыв разнес шлюпочный причал, уничтожив все пришвартованные суда и убив на месте двадцать шесть человек из дежурной смены. Еще сорок один человек погиб, когда наружная переборка лопнула и атмосфера через образовавшуюся рваную рану вырвалась в космос.

Кое-где еще срабатывали системы герметизации, беспорядочно завывали тревожные сирены, офицеры и сержанты бросились к коммуникаторам. Но связь бездействовала, а спустя несколько мгновений корабль снова содрогнулся. Вслед за первым причалом взорвался и второй.

От первого взрыва палуба заходила ходуном, и двигавшийся навстречу Клинкскейлсу сержант раскинул руки, стараясь сохранить равновесие. В других обстоятельствах эта пляска могла бы показаться смешной, однако Карсон, упершийся левой рукой в переборку, заметил, что взгляд сержанта, скользнув мимо него, упал на оставшийся подключенным к разъему миникомпьютер. Без всяких логических объяснений – да какие, к черту, объяснения в такой ситуации! – сержант интуитивно понял, кто и что стоит за содроганием корабельного корпуса. Странно, но можно было подумать, будто в этот миг между ним и энсином установилось нечто вроде телепатической связи: озарение сержанта не укрылось от Клинкскейлса.

В рослом молодом человеке, который, изо всех сил оттолкнувшись левой рукой от переборки, бросился навстречу неприятелю, невозможно было узнать недавнего неуклюжего, постоянно робеющего и краснеющего юнца. Силившийся устоять на ногах сержант открыл рот, чтобы поднять тревогу, но не успел. Столкнувшись с ним, Клинкскейлс рванул его за мундир на себя, и оба упали на палубу. Сержант оказался наверху, но наткнулся грудью на нечто твердое, и, прежде чем успел сообразить, что это такое, Карсон нажал на спуск.

Сбросив с себя истекавшее горячей кровью, еще дергавшееся в конвульсиях тело, Клинкскейлс привстал на одно колено. Взрыв на третьем причале потряс корабль в очередной раз, а потом по галерее четвертого разнесся усиленный динамиками голос Харкнесса.

– Утечка топлива! В шлюпочном отсеке множественные утечки топлива! Объявляется срочная эвакуация! Повторяю, срочная эвакуация!

Голос не был стандартным синтезированным голосом компьютера, и приказ об эвакуации прозвучал не по-уставному, однако в поднявшейся суматохе никому не пришло в голову задуматься: кто именно отдает приказ? В конце концов, он прозвучал по внутренней связи, прозвучал уверенно, а испуганные, растерявшиеся люди сейчас больше всего нуждались именно в уверенности и руководстве. Под вой аварийных сирен, в мигании красных и желтых огней тревожной сигнализации они толпой устремились к лифтам. Еще один толчок – взорвался пятый причал – добавил им прыти. На площадках образовалась давка, кабины переполнялись до отказа, и на вымазанного в крови капрала, стоявшего на коленях над мертвым телом сержанта, никто не обратил внимания.

Карсон Клинкскейлс воззрился на охваченных паникой, уносящих с палубы ноги людей – и неожиданно осознал, что впервые в жизни сделал все абсолютно правильно.

Гражданин лейтенант Хансон Тиммонс пребывал в паршивом настроении.

Неестественно вытянувшись, в безукоризненном парадном мундире, он стоял, сцепив за спиной затянутые в перчатки руки и зажав под мышкой щегольскую трость, и сердито смотрел на двери лифта. Его подчиненные, тоже при полном параде, при оружии, выстроились в две шеренги, дожидаясь появления съемочной группы, чтобы вывести единственную находившуюся на их попечении пленницу. Охранники приложили все усилия к тому, чтобы выглядеть безупречно, и дело было не только в съемках. Весь отряд чувствовал, что настроение у начальника отвратительное, и никому не хотелось подвернуться под горячую руку. Тиммонс, со своей стороны, догадывался, что его состояние не тайна для подчиненных, отчего злился еще пуще.

Лейтенант получил место командира тюремной стражи «Цепеша» всего за несколько недель до отбытия Корделии Рэнсом на Барнетт и, учитывая свое невысокое звание, расценивал это назначение как большую удачу. Оно свидетельствовало о том, что руководство ценит гражданина Тиммонса… и верит в его недюжинные способности. На протяжении всей своей службы в госбезопасности он специализировался на обработке политически значимых арестованных и всегда доводил их до требуемой кондиции, то есть до состояния животного страха и полной готовности выполнить любое требование. В том, что он может сломить кого угодно, Тиммонс не сомневался. В конце концов, если человек любит свою работу, он непременно добивается успеха.

Собственно говоря, на личный корабль Рэнсом его назначили именно поэтому. Секретарь Комитета по открытой информации предполагала, что во время командировки на Барнетт ей могут потребоваться услуги такого специалиста. И не ошиблась. Однако порученная его попечению Хонор Харрингтон оказалась крепким орешком. Конечно, Тиммонс был связан приказом члена Комитета Рэнсом доставить пленницу к эшафоту без видимых физических повреждений и в психическом состоянии, позволяющем понимать, что с ней происходит. Экзекуция должна была состояться перед камерами, что исключало грубое физическое воздействие (вид искалеченной пленницы может вызвать у зрителей сострадание) и применение психотропных средств. Однако по большому счету Тиммонс не имел оснований сетовать на эти ограничения, поскольку никто не ставил перед ним задачи выбить из Хонор какие-либо показания, принудить ее к сотрудничеству или заставить в чем-то признаться. Приговор был объявлен заранее; и она, и тюремщики знали, что ее ждет виселица; подвергать пленницу дополнительной обработке не имело смысла. Однако Тиммонс привык подходить ко всякому заданию творчески: у него имелась профессиональная гордость, он получал удовольствие от своей работы… и тот факт, что ему не удалось сломить дух этой упрямой гордячки, уязвлял его самолюбие.