Винченцо дали семь лет без права досрочного освобождения. Нанесение тяжких телесных повреждений и бегство с места преступления. Чистосердечное признание и самочувствие пострадавшего, который полностью оправился, стали смягчающими обстоятельствами.

При грамотном содействии извне и удачливости Винченцо мог выйти на свободу года через четыре, может, через пять. Как раз к тому времени, когда его дочь – даже имени которой он не знал – должна была пойти в школу.

Таня навестила его в исправительном учреждении в Штадельхайме. Мрачное место. Стены, потолок, двери, койки, постельное белье и даже еда – все серое.

Шел 1978 год, снаружи была весна.

– Спасибо, – сказал Винченцо.

– За что?

– За то, что назвала ее Джулией.

– Юлией, – поправила Таня.

Они долго смотрели друг на друга. Искали, что еще осталось от былой страсти, огорчались и спрашивали себя, куда все подевалось.

– Это я должна благодарить тебя.

– За что?

Таня обернулась на надзирателя у дверей комнаты свиданий и перегнулась через стол:

– За твои показания.

И чем тут гордиться? Винченцо не мог иначе. Или он должен был отнять у девочки мать?

– Береги Юлию.

– Я устроилась на постоянную работу, в редакцию независимой городской газеты. «Дас Блатт» называется.

– Хорошо.

– Ты слышал, что «Красные бригады» похитили Альдо Моро?[157] Как Шлейера. И там замешаны немцы.

Винченцо молчал. Он видел сюжет по телевизору – расстрелянный «фиат», трупы телохранителей. Жена Альдо Моро, дети и Папа Римский, взывающие к человечности похитителей. Марши протеста. Полицейские с собаками и вертолеты, прочесывающие страну. У Винченцо это не вызывало ни малейшего сочувствия.

– Почему ты не привела ее?

– Я не знаю…Тюрьма не лучшее место для знакомства с отцом. Ты хотел бы, чтобы она тебя здесь увидела?

– Почему нет? Ты ведь сама всегда выступала за честность.

– Она слишком мала. Вот когда вырастет, поймет…

– Познакомь ее с Джованни. Розария вернулась, ты знаешь? С детьми. Будут учиться в немецкой школе.

Таня кивнула, но Винченцо понял: к Джованни она не пойдет.

– Я разорвал помолвку с Кармелой. Никакой свадьбы. Все считают меня чокнутым. – Он ждал ее реакции.

– Это было правильное решение, – только и сказала Таня.

– У тебя есть фотографии Юлии?

– Я тебе пришлю. Еще что-нибудь нужно? Еда, лекарства…

– Фотографии.

– Хорошо.

Она встала, направилась к двери.

– Таня!

– Да?

– У тебя есть кто-нибудь?

– Нет.

Она ответила честно. Или все-таки…

– Ты ведь еще придешь, да?

– Да, ciao.

– Ciao.

Таня сдержала слово и принесла ему снимок. Юлия, в шапочке с помпоном, глядела из коляски любопытными темными глазами. Она не походила ни на Таню, ни на него. Джульетта – вот кого разглядел в дочери Винченцо.

Он повесил фотографию над своей койкой. В затхлой камере, которую Винченцо делил с одним диковатым югославом, она была для него единственным лучом солнца.

В хорошие дни югослав бывал веселым парнем, шутил, и не только сально, но и по-своему глубоко, даже философски. Сидел он за непредумышленное убийство.

– А ты? Политика?

Винченцо кивнул, не глядя на него.

– Вот же мудак! – выругался югослав. – Вот из-за таких, как ты мы и живем в полицейском государстве. Почти как в Югославии! А ведь была же когда-то прекрасная, свободная Германия.

В тюрьме Винченцо пришлось искать общий язык с бандитами – итальянцами, турками, югославами… Немцы держались особняком. Винченцо тоже пытался оставаться в стороне, но за покой надо было платить – деньгами, сигаретами или собственным телом. Винченцо выручали салями и красное вино, регулярно прибывавшие с воли. Джованни навещал его каждый понедельник.

Ночью, когда югослав спал, Винченцо вел беседы с призраками, которые никак не хотели оставить его в покое. Неупокоенные души, чьи дела на земле остались незавершенными. Мать, благодаря которой Винченцо обрел новую родину. Дед, так и не ставший хозяином земли, которую любил и возделывал.

Винченцо разговаривал с ними, будто они сидели у его койки. Жизнь виделась ему вечным поиском места, где он мог бы остаться насовсем, где само его существование не ставило бы перед ним неразрешимый вопрос о смысле.

Внезапно ему пришло в голову, что таким местом для него должен стать не дом и не земля, а человек. Теперь Винченцо не один. У него есть кое-кто, ради кого стоит жить. Кого он любит больше, чем себя самого. Значит, пора прекращать играть своей жизнью, словно грошовой безделушкой. Отныне есть смысл беречь себя, потому что он кому-то нужен.

Он не имеет права разочаровывать эту малышку в шапочке с помпоном. Естественный порядок вещей, нарушенный смертью его матери, восстановлен. Винченцо стал звеном в цепи поколений, проводником любви, которой искал так долго. Впервые ответственность и долг казались ему не бременем, но радостью. Ему больше нечего искать, нужно просто занять свое место.

Но уже следующая беседа с фото Юлии неожиданно завершилась приступом страха. Сердце его сжималось от ужаса, он осознал, что не увидит, как она взрослеет. И все же Винченцо удалось взять себя в руки. Юлия только начинает жить, а для него главное сейчас – перестать ныть и извлечь из пребывания в тюрьме максимум пользы. Использовать время, которое он так неразумно растрачивал на воле. В тюремной библиотеке Винченцо нашел все, что требовалось. И принялся зубрить. Для начала надо было сдать экзамены за полный курс гимназии. Пока югослав пялился на девочек в «Плейбое», Винченцо вспоминал школьные уроки биологии, математики, он будто встретился со старыми друзьями, которых только сейчас стал понимать по-настоящему.

Над его койкой, там, где у югослава красовались блондинки в стиле пин-ап, были в хронологическом порядке вывешены фотографии дочери. Вот Юлия на коленях у Тани за письменным столом, первые шаги Юлии, первый день рождения. Винченцо разглядывал их каждый вечер, прежде чем погасить лампу. Таня навещала его все реже, и всегда одна. Но обещание держала, и коллекция Винченцо регулярно пополнялась.