На одном из притоков Деревы, в самых его верховьях, в непроходимом болотном крае, среди дикой природы и нетронутых мелких озер наткнулись на мезолитический рай. В каменном веке человек жил тут плотно: на озерках, тянувшихся вереницей по четыре-пять, одно за другим, случалось находить по пятнадцать – двадцать стоянок за раз, а на каждом мелком, одиночном, уж две-три стоянки находились как пить дать.

Теодолит тут был не нужен, границы памятника определяли на глазок, планы скорее были привязками на местности, зато подъемного материала – мелких кремневых чешуек и сработанных нуклеусов – кусков кремня, с которого стесывали тонкие полоски, чтобы выделать из них необходимые орудия, – находили много. Бродили, уставив глаза в обрывы у воды, или чапали босиком по мелководью, обследуя береговую линию: прибрежные волны и ежегодные паводки вымывали из слоя кремневые орудия. Стоял жаркий июль, прохладная вода доставляла наслаждение.

Здесь можно было работать и по раздельности; чтобы ускорить процесс, они разошлись, оставив весь скарб у палатки на берегу вытянутого двухкилометрового лесного озера. Васька со своим ружьем пошел вокруг водоема, надеясь по ходу настрелять на ужин уток, а Мальцов решил забраться южнее, оглядеть несколько озерок, расположенных как бы особым кустом. На карте вокруг них были обозначены сплошные болота. Договорились, что, если Мальцов к вечеру не выходит к костру, Васька стреляет в воздух в десять, одиннадцать и двенадцать – по выстрелу в час, чтобы заблудившийся смог сориентироваться по звуку.

Отправился в путь рано, еще до рассвета, с легким рюкзачком за спиной, в нем топорик, манерка, банка тушенки, пачка чаю, пакетик с сухарями и десять кусков сахару – на перекус. Нож на поясе, компас в кармане, планшет с картой на бедре. Срубил палку и пошел.

К первому озерку, маленькому, похожему на круглое блюдечко, удалось подобраться лишь с юга по заросшему клюквой кочкарнику, с других сторон было одно непроходимое болото с трясиной, с водяными оконцами, затянутыми ряской. На берегу сразу же нашел костяную проколку и горсть кремневых чешуек. Почесал в затылке и назвал стоянку Блюдечко-1. Придумывать названия безымянным урочищам стало для них чем-то вроде игры: вечером, обсуждая названия, потешались друг над другом, каждый старался как мог перещеголять соперника.

Через два часа он подошел к Блюдечку-2, но подобраться к берегу не сумел, потыкал палкой в топкую дернину, попрыгал на месте, с радостным замиранием сердца наблюдая, как колышется трясина. Сверился с картой и продолжил маршрут.

Втянувшись, пропустил полдень, а следовательно, и перекус, – приходилось много сворачивать с намеченной прямой, обходить лесные завалы и бесконечные болотца. Шел и шел, упрямо и ходко, сверялся временами с картой, а после уже и перестал, держал ее в памяти – и просчитался. Занесло его куда-то в сторону, в самую глухомань, где не встретить было не только следов человека, но даже квартального столбика – казалось, на этот гиблый край люди махнули рукой, оставив зверью на расплод. Третье Блюдечко должно было б давно показаться впереди, но всё никак не показывалось.

Смешанный лес сменился просторным сосновым бором. Он шел по мягкому мху, среди зарослей черники, оставляя за собой ниточку четких следов. Пряный настой ягоды мешался с едким запахом глухариного помета, и Мальцов несколько раз вспугнул кормившихся на земле птиц. Глухари взлетали с таким грохотом, что он невольно замирал и, провожая глазами огромных черных петухов, нарушивших напряженную жаркую тишину, мысленно просил у них прощения за прерванный обед. Сосновый бор пошел под уклон, кончился, сменившись непролазными зарослями мелких березок, бузины и ивняка – верного признака близкого болота. Он продирался сквозь непролазные дебри, но всё никак не находил искомого болота, хотя по расчетам оно было где-то совсем рядом. В этой чащобе его закружило, и опять вышел в бор, потом опять боролся с дурнолесьем, потом опять попал на черничник. Дважды он проходил по следам своих сапог. В какой-то момент остановился, сел на пенек, прикинул в уме, где мог сбиться с пути, подкорректировал направление, свернул чуть левее, показалось, что так он сузит границы поиска. Но тщетно – Блюдечко-3 никак не давалось ему, словно сгинуло.

Тогда на каком-то песчаном бугре он присел на палое дерево, достал карту, но понял лишь одно: обозначения боров и смешанного леса никак не вязались с тем, что он видел своими глазами. Часы показывали шесть, он проголодался и явно опаздывал к ужину. Пришлось развести костерок, набрать из чистой лужи воды, вскипятить чаю. Пока вода закипала, нарубил лапника и под высокой раскидистой елкой устроил лежанку. Съел тушенку и половину сухарного запаса.

От усталости его разморило. Вынул из рюкзака плащ-серебрянку, завернулся в него, решив, что поспит полчасика и восстановит силы, но ухнул в сон глубоко и проснулся затемно. Небо затянуло облаками, собирался дождь. Ветер раскачивал деревья, он понял, что надо переждать непогоду тут, под защитой еловых веток. Приготовился ночевать в лесу, нарубил дров, подкатил две сухие сосенки, сложил над огнем друг к дружке, устроив сибирскую нодью, что будет гореть долго и жарко всю ночь, устроился поудобнее и принялся смотреть в завораживающий и согревающий огонь. Ни в десять, ни в одиннадцать никакого выстрела не услышал. Понял, что ушел далеко, и приготовился досыпать остаток ночи, но в двенадцать ухо уловило далекий, приглушенный хлопок. Вынул компас, засек направленье выстрела, натянул капюшон плаща на глаза и спокойно заснул.

На следующий день решил не пытать судьбу: оставив Блюдечко-3 другим поколениям исследователей, бодро отправился по компасу. И… всё повторилось: боры, глухари, вспархивающие их-под ног выводки глупых рябчиков, дурнолесье, цепляющее за карманы, хлещущее тонкими ветвями по лицу, чуть только зазевайся, болотца, не переходящие в болото. И опять он напарывался на свои следы: понимал, что никто иной не мог пройти тут сегодня, людским духом здесь и не пахло. В какой-то момент ясно понял, что заблудился окончательно и компас ему не подмога. Попытался вспомнить все повороты, но отбросил эту затею, так можно было запутаться еще больше. Он устал, тело ломило, ноги ныли, – ночью он не снимал сапог и не сушил портянок, – каждый шаг давался всё труднее, но он знал, что останавливаться нельзя. Шел и шел, порой ему казалось просто чтобы не упасть, и каково же было его изумление, когда к шести часам вечера опять вышел на место своей ночной лежанки. Неведомым образом он нареза́л круг за кругом, таскаясь в одном заколдованном пространстве. Рухнул на лапник, отлежался. Заставил себя встать, наготовил дров и, пока вода закипала, просушил на рогульках портянки и поставил сапоги голенищами к жа́ру, дав роздых натруженным ногам. Затем заварил чай, доел хлеб, оставив шесть кусков сахара как НЗ.

Погода вконец испортилась, к ночи зарядил сильный дождь, пришлось натягивать еще волглые сапоги. Вмиг отяжелевшие ноги гудели, тело ломило, пролежанный лапник впивался в бока. Еловые ветви над головой и верный походный плащ спасали от ливня, костер шипел, но не гас, Мальцов кормил его постоянно, но теперь, усталый, полусонный, потерявшийся где-то неведомо где, он сник, и нехорошие страхи стали заползать в душу. Огонь, спрятавшийся в норку под большими поленьями, уже не радовал, как вчера, алый жар резал воспаленные глаза, а стоило отвернуться от едкого дыма в хлюпающую темноту – как перед глазами вставали огненные круги, за которыми ничего нельзя было разглядеть, и долго не проходили. Огромное пространство дикого леса сжалось до маленькой норки, и он чувствовал себя незащищенным, настороженно вслушивался во всхлипы и завывания ветра, вздрагивал от неожиданных скрипов и непонятных звуков, окружавших его со всех сторон. Постоянно мерещилась всякая чертовщина – казалось, выхода нет и не будет, он здесь умрет и косточки его растащит лесное зверье. В десять, одиннадцать и в двенадцать, как ни напрягал слух, Васькиных выстрелов не услышал. Забывался сном, просыпался, подкидывал дрова в ненасытный костер и опять засыпал. Окончательно проснулся в десять утра. Солнце било сквозь остро пахнущие смолой еловые ветви – на небе ни облачка, от мокрой земли поднимались влажные испарения. Наскоро вскипятил чаю, выпил его вприкуску с двумя кусочками сахара, встал и пошел, держа компас перед собой, и шел пять часов, упорно и четко по стрелке, и вышел к их длинному озеру. Сверился на берегу с картой и вскоре нашел палатку, а около нее хмурого, перепуганного товарища, успевшего уже похоронить его в своих худших думах.