— Позвонить в звонок? — спросил Бен, когда они остановились около подъезда здания.

— Если мы позвоним, это будет значить, что мы явимся не неожиданно, не так ли? Я думала, что наш план был именно таким. — Незаметно оглянувшись по сторонам, Анна вставила в замок узкий упругий стальной язычок и несколько мгновений чуть заметно шевелила им.

Никакого результата.

Бен почувствовал нарастающий страх. До сих пор они очень старались сливаться с толпой, подстраивать свои шаги под движения других пешеходов. Но теперь они замерли на месте, и любой случайный наблюдатель мог бы заметить, что здесь что-то не так, и понять, что они не принадлежат к миру этого района.

— Анна... — чуть слышно, но с ощутимой яростью пробормотал он.

Она стояла, склонившись к двери, но Бен мог видеть, что ее лоб покрылся испариной, безошибочно выдававшей нервозность.

— Достаньте бумажник и пересчитайте деньги, — так же возбужденно прошептала она. — Или возьмите телефон и проверьте сообщения. Делайте что-нибудь. Спокойно. Медленно. Непринужденно.

Пока она говорила, продолжался едва уловимый скрежет металла о металл.

И наконец послышался щелчок язычка. Анна нажала ручку и открыла дверь.

— Иногда такие замки требуют некоторой ласки, нежного обращения. Но, так или иначе, это не высший уровень безопасности.

— Скрыться, якобы оставаясь на виду; мне кажется, идея была именно такова.

— Как угодно, только бы скрыться. Мне кажется, вы сами говорили, что его никто и никогда не видел.

— Совершенно верно.

— Тогда задумайтесь вот над чем: если даже он начинал свою игру в прятки, будучи в здравом уме и твердой памяти, то неужели он с тех пор не мог свихнуться? Абсолютная изоляция от общества вполне может привести к сумасшествию. — Анна первой подошла к обшарпанному лифту. Она нажала кнопку вызова, и они несколько секунд слушали грохот цепи, но тут им обоим одновременно пришло в головы, что подняться по лестнице будет безопаснее. Они взобрались на седьмой этаж, стараясь двигаться как можно тише.

Они оказались на площадке верхнего этажа, выложенной грязными белыми плитками.

К их великому удивлению, дверь единственной квартиры на этаже уже была раскрыта.

— Мсье Шабо, — негромко позвала Анна.

Никакого ответа.

— Мсье Шардан! — также тихо произнесла она, переглянувшись с Беном.

За дверью, в темноте послышалось какое-то шевеление.

— Жорж Шардан! — снова позвала Анна. — Мы принесли информацию, которая может быть ценной и для вас.

Несколько мгновений все было тихо — а затем раздался оглушительный грохот.

Что случилось?

Единственный взгляд на стену лестничной площадки прямо напротив двери сразу прояснил ситуацию: штукатурка была раздроблена смертоносным ударом картечи.

Находившийся в квартире человек, кем бы он ни был, выстрелил в них из дробовика.

— Я не знаю, что у вас может быть не так, — заявила Тереза Бруссар; на ее щеках выступили ярко-красные пятна. — С тех пор как умер мой муж, в моем положении ничего не изменилось. Уверяю вас, ровно ничего.

Вошедший мужчина держал в руке большой черный чемодан и сразу же шагнул к окну, полностью игнорируя хозяйку. Очень странный человек.

— Хороший вид, — сказал посетитель.

— Здесь совсем нет света, — брюзгливо отозвалась Тереза. — Здесь темно почти весь день. Здесь, прямо в комнате, можно смело проявлять пленку.

— В каком-то роде это может быть даже преимуществом. Что-то тут было не так. Акцент посетителя теперь вроде бы усилился, и вообще его французский как-то сразу утратил покровительственные интонации бюрократа из службы социального обеспечения и звучал все более странно — не по-французски, что ли?

Тереза отступила от незнакомца на несколько шагов. Ее сердце лихорадочно забилось, потому что она внезапно вспомнила сообщения о насильнике с Плас де ля Рeньон, который жестоко измывался над женщинами и убивал их. Среди его жертв были и старухи. Этот человек — самозванец, решила она. Так ей подсказали инстинкты. То, как этот человек передвигался, его сдержанная, но ощутимая, словно у змеи, сила подтверждали ее непрерывно усиливающееся подозрение о том, он и впрямь является тем самым насильником с Плас де ля Реньон. Mon dieu. Она же слышала, что ему удавалось втираться в доверие к будущим жертвам — они сами приглашали злодея в свои дома!

Всю жизнь ей говорили, что она страдает une maladie nerveuse[48]. Она-то знала, что на самом деле она способна видеть и чувствовать то, чего не замечали другие. И вот теперь — ужасно! — чутье подвело ее. Как могла она оказаться такой дурой! Ее взгляд лихорадочно метался по квартире в поисках чего-нибудь такого, что можно было бы использовать для самообороны. В конце концов она схватила тяжелый глиняный горшок, в котором рос полузасохший фикус.

— Я требую, чтобы вы немедленно ушли! — дрожащим голосом произнесла она.

— Мадам, ваши требования для меня ничего не значат, — совершенно спокойно ответил человек с гладким лицом. Он смотрел на нее с молчаливой угрозой — уверенный в себе хищник, знающий, что добыча перед ним совершенно беспомощна.

Она увидела яркую серебряную вспышку — это он вынул из ножен длинный изогнутый клинок — и, собрав все силы, швырнула в злодея тяжелый горшок. Но тяжесть оказала ей дурную услугу: она не смогла докинуть свое оружие, и горшок упал мужчине на ноги, заставив его всего лишь отступить на шаг. Иисус Христос! Что еще она могла использовать для самозащиты? Ее маленький сломанный телевизор! Она сдернула его с комода, с большим усилием подняла над головой и метнула так, будто намеревалась трахнуть его об потолок. Пришелец, чуть заметно улыбнувшись, легко уклонился от снаряда. Телевизор грохнулся о стену и рухнул на пол; пластмассовый корпус и кинескоп разлетелись вдребезги.

Помилуй бог, нет! Должно же быть что-то еще. Да — утюг на гладильной доске! Интересно, она выключила его? Тереза протянула руку, но, как только она схватила утюг, пришелец увидел, что она затеяла.

— Стой, где стоишь, ты, мерзкая старая корова! — рявкнул пришелец; его лицо исказилось гримасой отвращения. — Putain de merde![49]— Молниеносно быстрым движением он выхватил другой нож, поменьше и метнул его. Обоюдоострое стреловидное лезвие было идеально заточенным, а полая рукоятка гарантировала хороший баланс при метании.

Тереза даже не заметила полета ножа; она лишь почувствовала удар, когда лезвие глубоко вонзилось ей в правую грудь. В первое мгновение она подумала, что какой-то предмет ударил ее и отскочил. Потом она скосила глаза и увидела стальную рукоять, торчавшую из ее блузы. Очень странно, подумала она, что она ничего не чувствует, и тут же почувствовала холод, словно ей к груди приложили кусок льда, а вокруг стало расползаться красное пятно. И тут страх покинул ее, и ему на смену пришел гнев. Этот поганец считал ее всего лишь очередной жертвой, но он недооценил ее. Она вспомнила ночные посещения ее пьяного отца, которые начались, когда ей исполнилось четырнадцать лет, похожую на запах прогоркшего молока вонь, которой перло у него изо рта, когда он тыкал ее повсюду своими короткими пальцами, до крови царапая обломанными ногтями. Она вспомнила Лорена и последние слова, которые он сказал ей. Негодование захлестнуло ее, как вода, прорвавшаяся из подземной цистерны; так бывало каждый раз, когда ее оскорбляли, обманывали, обижали, издевались над нею.