Евсей Наумович остановился у доски с расписанием движения поездов, настороженно поглядывая боковым зрением за лыжниками, пока те не скрылись за поворотом заснеженной, пустынной дороги. Евсей Наумович облегченно вздохнул, в который раз ругнув себя за мнительность. Снял перчатку, поднес руку к груди, провел ладонью по бархатистой ткани куртки. И вновь ругнул себя за мнительность – он и так ощущал во внутреннем кармане тяжесть своей ноши.

Зимой у этой платформы электрички останавливались редко. Ближайшая в сторону города появится через три с половиной часа. Евсей Наумович пытался запомнить время, словно определенно знал, что справится в срок со всеми делами. Глаза покалывало от бессонницы. Цифры на расписании поездов виделись нечеткими, смазанными. Надо бы надеть очки. Правда, он редко пользовался очками, можно сказать, вообще не пользовался. Однако сейчас бы они пригодились, но он по привычке оставил их дома.

Евсей Наумович направился к лесенке. До одиннадцати оставалось полчаса, вполне достаточно времени, чтобы добраться до опушки леса, где среди нескольких домиков притулилась дача Олениных – простой деревянный сруб, огороженный высоким забором с колючей проволокой по периметру.

Под хмурым небом снег тускнел алюминием и вдавливался мягко, покорно, без скрипа. Сколько раз Евсей Наумович ходил по этой тропинке, что едва угадывалась на снежной поляне и с которой легко сбиться, если бы не березки, стоящие вдоль пути. Вот он и двинулся от дерева к дереву.

Вчера после ухода Эрика он ощутил изумление и гордость за свое решение. Чувство, возникающее у человека, которому давно не приходилось испытывать какое-то физическое наслаждение за свои поступки. И если бы дуэль состоялась сразу после того, как Эрик бросил последнюю фразу на пороге квартиры, Евсей Наумович испытал бы высшее наслаждение. Вероятно, подобное чувство переживает человек, впервые шагнувший с парашютом в бездну. Но в дальнейшем, поостыв и собравшись с мыслями, Евсей Наумович не то чтобы пожалел о своем поступке, но ощутил нечто вроде стеснения. Мальчишество, бравада из детства. Если честно, не только Эрик виноват в том, что стряслось, но он сам и Наташа. Даже в большей степени Наташа! Признаться, он как-то смирился с этой мыслью с тех пор, как прочел письма. И мог понять Эрика – Наташа была очень привлекательной женщиной. Да и то, что он, Евсей, ничего особенного не добился в жизни – правда. Он и сам это понимал! Не это привело его в ярость, затуманило сознание. За всю свою долгую жизнь он мало когда испытывал чувство национального унижения. И даже наоборот, часто вел себя строптиво, к месту и не к месту подчеркивал свою национальную принадлежность, вызывая оторопь от такого бахвальства. Но услышать подобное от Эрика – предательство. И главное не то, что Эрик сказал, а то, как он это произнес, его выражение лица.

После его ухода Евсей Наумович еще долго ходил по квартире, механически разглядывая знакомые до мелочей предметы. Так он и не выяснил, каким художникам принадлежали две потемневшие от времени картины в дубовых багетах. Их подарили дяде Семе благодарные пациенты. На одной изображалась битва римлян с маврами, на другой – старик в ермолке, со свечой в руке. Как-то Эрик высказал предположение, что это не законченные работы, а эскизы к картинам, авторы которых наверняка обозначены на обороте холста. Но Евсей Наумович не дал препарировать картину. Эрик. Эрик. Опять Эрик.

И Евсей Наумович тогда пообещал себе: если все, что ждет его завтра, окончится благополучно, он непременно разберется с картинами. Не особенно задумываясь, что скрывается за словом «благополучно». Как не задумывался о законных последствиях, связанных с «завтрашними обстоятельствами». Тем не менее, подобно прилежному ученику, он достал лист бумаги и, без особых раздумий, вывел своим ровным подчерком: «Во всем, что случится со мной, прошу никого не винить». И подписался. Подпись показалась не очень удачной, с каким-то зигзагом в конце. Пришлось подписаться еще раз.

Внезапно Евсея Наумовича озаботила проблема – как передать Лизе подарок, кожаную сумку. И куда вообще сумка запропастилась! «Вот сволочь, – подумал он о сумке, – куда же ты подевалась?» Уже отчаявшись, он наткнулся на нее в нижней секции шкафа. Как сумка там оказалась, совершенно непонятно, он не заглядывал туда месяцами. Удивительно: кроме того, что он написал записку, он совершенно не думал о завтрашней встрече. Казалось, что все будет происходить без его участия, а он, Евсей Наумович, окажется сторонним наблюдателем. Да и предстоящее виделось опереточной суетой и закончится словесным выяснением отношений – не более. Он и не знал толком, как обращаться с пистолетом.

И сейчас, направляясь к даче, Евсей Наумович подумал, что неплохо сделать хотя бы один пробный выстрел, посмотреть, как получится. Нужно также предварительно показать пистолет своему сопернику, тот тоже наверняка никогда не имел с ним дел. А вдруг он бракованный и ни хрена не стреляет – мало ли жуликов в Апрашке?

Он даже забеспокоился и одновременно обрадовался. Если попробовать на воронах? Но ворон что-то не видно. Обычно зимой они устраивали оглушительный грай. А тут ни одной вороны, как назло. Впрочем, выстрел может переполошить дачников, если они есть. Но вряд ли, наверняка дачи заколочены. Помнится, когда он с Эриком приезжали походить на лыжах, соседние дачи всегда стояли заколоченными. Однако на этот раз чьи-то следы резко обозначились на снегу А не следы ли это Эрика? Наверняка, Эрика – следы уходили вправо, в сторону его дачи.

Физическое ощущение тишины, охватившее Евсея Наумовича после шума электрички, нарушилось звоном в ушах – Эрик уже его ждет. Именно ожидание первой встречи после вчерашнего разговора затмило собой предстоящую дуэль, которая вообще казалась нереальностью. Подобно снопу пламени от всплеска бензина, к Евсею Наумовичу вновь вернулись ярость, желание швырнуть бывшему другу все невысказанные обвинения. Что несмотря на жизненные неудачи, он не смердящий «пархатый старик».

С тем он и подошел к даче Олениных. Глухая ограда с колючей проволокой по периметру казалась тюремной стеной. Не хватало лишь вертухаев по углам. Приоткрытая металлическая дверь зазывно светлела узкой щелью. Евсей Наумович переступил заснеженный порожек. Глубокие следы гирляндой тянулись к облепленному снегом крыльцу. Евсей Наумович старался ступать след в след, чтобы не черпануть ботинком лишку снега. Тем не менее, поднявшись на крыльцо, он ощутил ногами противный холод.

Пухлая клеенка дверной обивки наглухо прильнула округлым воланом к облупившейся филенке. Кнопка звонка висела на оборванном проводе. Едва Евсей Наумович шлепнул ладонью по замызганной клеенке, как дверь с шуршанием отлипла от филенки и в проеме возникло очкастое лицо. Зои Романовны.

Евсей Наумович оцепенел.

– Проходи. Застудишь комнату. Час, как ее грею, – проговорила она.

– Я многое ждал от Эрика, но чтобы так перевоплотиться, – едва нашелся Евсей Наумович, входя в прихожую.

Плотный запах теплой смолы всегда действовал на него умиротворенно.

– Ты одна? – Евсей Наумович подумал, что Эрик дожидается в комнате.

– Одна, одна, – успокоила Зоя Романовна. – Оружие с тобой?