как я думал. И действовал. С горящей головой вернулся я в коридор, и хотя не нашел там ничего сверх того, что видел ночью, разум подсказал мне вещь столь чудовищную, что нужно покамест держать ее при себе, чтобы не промахнуться.

Да, теперь мне понадобится много сил, чтобы отыскать улики, которые войдут – должны войти – в круг гораздо больший, чем тот, что я очертил в уме.

Жозеф Рультабийль

30 октября, полночь

Глава 19

Рультабийль предлагает мне позавтракать в трактире «Донжон»

Странное происшествие в таинственном коридоре Рультабийль подробно описал на следующее же утро, но передал мне эти записи гораздо позже. А в тот день, когда я появился у него в комнате в Гландье, он весьма обстоятельно рассказал мне все, что вам уже известно, включая и то, что он делал, когда ездил на этой неделе на несколько часов в Париж; впрочем, ничего полезного он там не узнал.

События в таинственном коридоре произошли в ночь с 29 на 30 октября, то есть за трое суток до моего приезда в замок. Вернулся я туда 2 ноября, вызванный телеграммой моего друга и привезя с собой револьверы.

Итак, я сидел в комнате Рультабийля; он только что закончил свой рассказ.

Все время, пока длилось повествование, он поглаживал найденное на столике пенсне, и по радости, с какою он вертел в руках эти очки, я понял, что они представляют собою одну из улик, входящих в мысленно очерченный им круг. Этот странный и необычный способ объясняться, когда Рультабийль выбирал выражения, в точности соответствовавшие его мыслям, меня больше не удивлял; однако порою нужно было знать, о чем он думает, чтобы понять его слова, а проникнуть в мысли юного журналиста далеко не всегда было просто. Ум этого молодого человека – одно из наиболее удивительных для меня явлений. Рультабийль шествовал с этим своим умом по жизни, даже не подозревая об удивлении, если не сказать – оторопи, которую он вызывал. Почувствовав его ум, люди обращали на него внимание, смотрели, как он шел мимо, и в задумчивости удалялись, размышляя о встретившемся им на пути необычном феномене. Как зачастую спрашивают: «Откуда этот человек? Куда идет?», так и, повстречав Рультабийля, многие задавались вопросом: «Откуда пришла Жозефу Рультабийлю эта мысль и во что она разовьется дальше?» Признаю, что он понятия не имел об оригинальности своего ума и поэтому шел по жизни без всякого смущения. Ведь человек, который не знает, что он эксцентричен, чувствует себя вполне свободно в любой среде. Этот мальчишка, не сознавая, что обладает совершенно незаурядным умом, делал столь потрясающие логические построения, что никто ничего не мог понять, хотя Рультабийль и старался разложить все по полочкам перед нашим изумленным взором и придать всему более или менее обычную форму.

Жозеф Рультабийль поинтересовался, что я думаю о его рассказе. Я ответил, что весьма всем этим озадачен, на что он посоветовал мне порассуждать здраво.

– Мне кажется, – начал я, – что исходный пункт моих рассуждений должен быть вот какой: в том, что, когда вы преследовали убийцу, он был в коридоре, нет никакого сомнения…

Я запнулся.

– Вы так хорошо начали и так быстро остановились! – воскликнул Рультабийль. – Ну же, еще небольшое усилие!

– Попробую. Убийца находился в коридоре и вдруг пропал; но раз он не воспользовался ни дверью, ни окном, то, следовательно, ускользнул через какой-либо другой выход.

Жозеф Рультабийль с жалостью посмотрел на меня, пренебрежительно улыбнулся и не замедлил сообщить, что я рассуждаю как олух.

– Да что там – как олух! Как Фредерик Ларсан!

Рультабийль относился к Ларсану то с восхищением, то с презрением и соответственно величал его то молодцом, то дурнем, смотря по тому – я уже об этом упоминал, – подкрепляли находки Ларсана его рассуждения или же им противоречили. Такова была одна из черточек благородного характера этого удивительного ребенка.

Мы встали и отправились в парк. Когда мы оказались во дворе и направлялись к выходу, нас заставил обернуться стук ставен о стены: в одном из окон второго этажа виднелось багровое, тщательно выбритое лицо, которое было мне незнакомо.

– Вот так так! – прошептал Рультабийль. – Артур Ранс!

Он наклонил голову и ускорил шаг; я услышал, как он бормочет сквозь зубы:

– Значит, этой ночью он был в замке? Зачем он сюда пожаловал?

Когда мы отошли подальше, я поинтересовался, кто такой этот Артур Ранс и откуда Рультабийль его знает. Репортер напомнил свой утренний рассказ: Артур Ранс – это тот самый американец из Филадельфии, с которым они так славно выпили на приеме в Елисейском дворце.

– Но разве он не собирался почти сразу же уехать из Франции? – спросил я.

– Собирался, потому-то я так и удивился, увидев, что он не только остался во Франции, но и посетил Гландье. Приехал он сюда не утром и не ночью, а, должно быть, вчера перед обедом, но я его не видел. Интересно, почему же привратники меня не предупредили?

Я заметил, что он еще не рассказал, каким образом ему удалось их освободить.

Мы как раз подходили к их домику; папаша и матушка Бернье следили за нашим приближением. На их цветущих лицах сияли добрые улыбки. Казалось, временный арест не оставил у них никаких неприятных воспоминаний. Мой юный друг спросил, в котором часу прибыл Артур Ранс. Они ответили, что в первый раз слышат о его пребывании в замке. По-видимому, он появился накануне вечером, но ворота они ему не отпирали: Артур Ранс, как большой любитель пешей ходьбы, имел привычку выходить из поезда на маленькой станции Сен-Мишель, откуда шел через лес к замку. Он подходил со стороны грота Святой Женевьевы, спускался в него, перешагивал через невысокий забор и оказывался в парке.

По мере того как привратники рассказывали, лицо Рультабийля темнело, выражая некоторое недовольство, по всей вероятности самим собой. По-видимому, он был несколько смущен тем, что жил в замке, скрупулезно изучал сам замок и его обитателей, а ему сообщают, что Артур Ранс имеет обыкновение приходить в замок пешком. С мрачным видом он принялся уточнять:

– Вы сказали, что Артур Ранс имеет обыкновение приходить в замок пешком. Когда он приходил в последний раз?

– В точности не скажем, – ответил господин Бернье, – во-первых, потому, что сидели все это время под замком, а потом, ведь этот господин не входит и не выходит через ворота.

– Но может, вы знаете, когда он был здесь в первый раз?

– Да, сударь, лет девять назад.

– Значит, девять лет назад он был