преступника. Произнеся последнюю фразу с нескрываемой иронией, он встал, откланялся и ушел.

Глядя вслед ему в окно, Рультабийль пробормотал:

– Занятный субъект!

– Как вы думаете, он проведет эту ночь в Гландье? – спросил я.

К моему изумлению, юный репортер ответил, что ему это безразлично.

Теперь о том, что мы делали после полудня. Будет вполне достаточно, если я скажу, что мы пошли прогуляться в лес и Рультабийль сводил меня к гроту Святой Женевьевы, причем все время говорил о чем угодно, только не о том, что его заботило. Наконец настал вечер. Я был удивлен: репортер не принимал никаких ожидаемых мною мер. Я сказал ему об этом, когда мы вечером сидели у него в комнате. Он ответил, что все меры уже приняты и на этот раз убийце не уйти. Когда я выразил по этому поводу некоторые сомнения и, напомнив об исчезновении человека из коридора, намекнул, что такое может повториться, он ответил, что надеется именно на это и большего не желает. Я не настаивал, по опыту зная, насколько в таких случаях тщетна и неуместна настойчивость. Рультабийль заявил, что с самого утра тщанием его собственным и привратников за замком ведется наблюдение, так что незамеченным проникнуть туда никто не может, а раз никто чужой не появится, то за своих он спокоен.

Часы, которые репортер вытащил из кармана, показывали половину седьмого; он встал, сделал знак следовать за ним и без каких бы то ни было предосторожностей, не пытаясь ступать потише и не потребовав того же от меня, двинулся по коридору. Дойдя до поворота, мы свернули в главный коридор, пересекли лестничную площадку и пошли дальше по коридору левого крыла, мимо комнат профессора Стейнджерсона. В конце этого коридора, немного не доходя до донжона, располагалась небольшая комнатка, занимаемая Артуром Рансом. Мы знали об этом, так как утром видели американца в окне этой комнаты, выходящем во двор. Дверь ее находилась в торце коридора. Короче, дверь эта помещалась как раз напротив западного окна правого крыла, у которого в свое время Рультабийль поставил папашу Жака. Выходя из комнаты, можно было увидеть целую анфиладу – коридор левого крыла, лестничную площадку и коридор правого крыла, – кроме, разумеется, бокового коридора.

– Этот боковой коридор, – сказал Рультабийль, – я оставил про запас. Когда я вас попрошу, вы займете место здесь.

С этими словами он ввел меня в маленькую треугольную комнатенку без окон, отгороженную от коридора и расположенную наискосок от комнаты Артура Ранса. Из этого закоулка я мог видеть все, что происходит в коридоре, не хуже, чем если бы стоял у дверей комнаты американца, да и за его дверью я тоже мог наблюдать. Дверь моего наблюдательного пункта была застеклена, но даже когда в коридоре горели все лампы, в комнатке было темно. Лучшего места для шпиона нельзя было и желать. А в каком качестве я здесь находился, как не шпиона, обыкновенного полицейского? Мне, разумеется, это претило, да и шло вразрез с моим профессиональным достоинством. Видел бы меня старшина адвокатского сословия! Как расценили бы мои действия во Дворце правосудия? Что сказал бы Совет адвокатов? Рультабийль не подозревал, что мне могло прийти в голову отказать ему в его просьбе, да я, собственно, и не отказывал: во-первых, боялся предстать в его глазах трусом; во-вторых, я решил, что всегда могу утверждать, что мне дозволено искать правду, как любому человеку; наконец, потому, что идти на попятный уже было поздно. Разве раньше у меня не возникало подобных сомнений? А почему не возникало? Потому что мое любопытство пересиливало все. К тому же мне хотелось внести свой вклад в спасение жизни женщины, и никакие профессиональные уставы не могли воспрепятствовать столь благородному движению души.

Мы двинулись назад по коридору. Когда поравнялись с комнатами мадемуазель Стейнджерсон, дверь гостиной приоткрылась – ее толкнул дворецкий, накрывавший на стол, так как уже три дня господин Стейнджерсон обедал вместе с дочерью в гостиной второго этажа. Мы отчетливо увидели, как мадемуазель Стейнджерсон, пользуясь отсутствием прислуги, а также тем, что ее отец наклонился, чтобы что-то поднять, торопливо вылила содержимое небольшого флакона в стакан господина Стейнджерсона.

Глава 21

Начеку

Этот потрясший меня поступок не произвел большого впечатления на Рультабийля. Мы снова сидели у него в комнате; даже не упомянув о подсмотренной нами сцене, он принялся давать мне наставления на ночь. Сначала мы пообедаем. После обеда я войду в темную комнатку и буду ждать сколько надо, пока чего-нибудь не увижу.

– Если вы заметите что-нибудь первый, – объяснял мне мой друг, – дайте мне знать. Если этот человек войдет в главный коридор не из бокового коридора, вы увидите это раньше меня, так как вам виден весь главный коридор, а мне – только боковой. Чтобы меня предупредить, вам нужно лишь распустить завязку портьеры на окне, которое находится рядом с темной комнатой. Портьера упадет, закроет окно, и, если смотреть снаружи, на месте светлого прямоугольника появится темный, так как коридор хорошо освещен. Чтобы опустить портьеру, вам нужно лишь высунуть руку из комнатки. Я же, глядя через окно бокового коридора на окна главного, сразу замечу, когда одно из них станет темным, и буду знать, что это означает.

– И что тогда?

– Тогда вы увидите, как я выхожу из-за угла.

– И что я должен буду делать?

– Идти в мою сторону за этим человеком. Я же тем временем окажусь рядом с ним и увижу, попадает ли его лицо в круг…

– Который вы мысленно очертили, – с улыбкой закончил я.

– Чему вы улыбаетесь? Зря. Впрочем, потешьтесь еще немного – очень скоро у вас уже не будет для этого повода.

– А если он ускользнет?

– Тем лучше, – равнодушно отозвался Рультабийль. – Я вовсе не стремлюсь его схватить. Он сможет ускользнуть, сбежав по лестнице в вестибюль, а вы даже не успеете добежать до площадки, поскольку будете в самом конце коридора. Я дам ему уйти после того, как увижу его лицо. Увидеть его лицо – вот все, что мне нужно. Меня устроит, если для мадемуазель Стейнджерсон он будет мертв, даже оставаясь в живых. Если я схвачу его, мадемуазель Стейнджерсон и Робер Дарзак, возможно, никогда мне этого не простят. А я их весьма уважаю: они достойные люди. Я видел, как мадемуазель Стейнджерсон наливает снотворное в стакан своему отцу, чтобы он этой ночью не проснулся во время ее разговора с убийцей; поэтому, сами понимаете, она будет мне не очень-то признательна, если я приведу к