Внезапный переход американцев в 1920 году к политике относительного внешнего изоляционизма стал еще одним противоречием к наблюдаемым тогда тенденциям в системе мировых держав, берущим свое начало, как было описано выше, в 1890-х годах. По мнению пророков мировой политики начала XX века, на международной арене все большее, если не доминирующее влияние очевидным образом получали три державы, активно наращивавшие свою мощь, — Германия, Россия и Соединенные Штаты. Вместе с тем первая потерпела оглушительное поражение в войне, вторую разрушила революция, а затем победившие большевики изолировали страну от внешнего мира, третьи же, безусловно, хотя и превратились к 1919 году в самое могущественное в мире государство, предпочли не становиться центром мировой дипломатии. В результате вся международная политика на протяжении 1920-х годов и даже далее была так или иначе сконцентрирована вокруг действий Франции и Великобритании, даже при том что обе страны сильно пострадали в результате Первой мировой войны, и Лиги Наций, где опять же активную роль играли французские и британские государственные деятели. Австро-Венгрия прекратила свое существование. Италия, где после 1922 года Национальная фашистская партия под руководством Муссолини начала прибирать к рукам власть, вела себя относительно тихо, как и Япония после решений, принятых на Вашингтонской конференции (1921–1922).

В итоге, как ни странно, центром мировой политики по-прежнему оставалась Европа, но как мы увидим далее, это была искусственная ситуация. Дипломаты того периода занимались в большей степени «поиском решений для обеспечения безопасности Франции» на случай возрождения Германии в будущем. Оставшись без специальных англо-американских военных гарантий в то самое время, когда американский сенат отклонил ратификацию Версальского мирного договора, французы бросились на поиски возможных альтернативных решений: способствовали созданию «антиревизионистского» блока государств Восточной Европы (так называемую Малую Антанту, 1921), заключили отдельные союзы с Бельгией (1920), Польшей (1921), Чехословакией (1924), Румынией (1926) и Югославией (1927), содержали значительные сухопутные и военно-воздушные силы, призванные внушать благоговейный страх немцам и способные оперативно реагировать, как это было во время Рурского кризиса (1923), когда Германия отказалась дальше выполнять свои обязательства по выплате репараций, и усиленно старались получить у последующих британских кабинетов министров новые гарантии обеспечения целостности и неприкосновенности границ Франции, что косвенным образом было достигнуто в рамках Локарнских договоров (1925){561}. Это был также период интенсивной финансовой дипломатии, так как увязывание вопросов германских репараций и союзнических военных долгов запутало отношения не только между победителями и побежденным, но также и между Соединенными Штатами и их бывшими европейскими союзниками{562}. Компромиссный финансовый план Дауэса (1924) в значительной степени упорядочил ситуацию и подготовил почву для Локарнских договоров, подписанных через год, далее Германия присоединилась к Лиге Наций, а затем был принят план Юнга (1929), скорректировавший вопросы финансовых расчетов. К концу 1920-х годов Европа вновь начала оживать, Лига Наций определенно уже стала важной составляющей международной системы, руководители многих стран торжественно обещали (в соответствии с Парижским договором, 1928) не использовать военное вмешательство для разрешения межгосударственных споров. Дипломатия вернулась в свое привычное русло. На мировую арену вышли государственные деятели образца «позднего Меттерниха и Бисмарка», такие как Штреземан, Бриан и Остин Чемберлен, периодически встречавшиеся то на одном, то на другом европейском курорте, чтобы вершить судьбы мира.

Однако, несмотря на первое впечатление, ключевые структуры международной политической системы после 1919 года претерпели значительные изменения и стали гораздо более хрупкими по сравнению с теми, что определяли политику полвека назад. Во-первых, потери населения и нанесенный странам-участницам экономический ущерб за четыре с половиной года «тотальной» войны были воистину чудовищны. В ходе военных действий погибло около 8 млн. человек, 7 млн. стали инвалидами, еще 15 млн. получили «более или менее серьезные ранения»{563} — подавляющее большинство находились в самом расцвете лет. Кроме того, Европа, без учета России, потеряла более 5 млн. человек гражданского населения вследствие так называемых «причин, вызванных войной» («принесенных войной болезней, голода и лишений»){564}; потери России в Первой мировой вкупе с Гражданской войной были намного больше. Дефицит рождаемости в военные годы (поскольку огромное количество мужчин было отправлено на фронт, и воспроизводство населения, таким образом, не могло поддерживать довоенный уровень) также был крайне высок. Наконец, после того, как отгремели главные сражения, послевоенные приграничные конфликты, например в Восточной Европе, Армении и Польше, вызвали нешуточную резню; кроме того, все ослабленные войной регионы пострадали от ужасной эпидемии «испанки» в 1918–1919 годах, забравшей еще несколько миллионов жизней. Таким образом, итоговый список потерь за этот расширенный период может насчитывать порядка 60 млн. человек, из которых почти половина приходится на Россию, но цифры по Франции, Германии и Италии также поражают воображение. Измерить личные страдания и психологические потрясения, вызванные подобной человеческой катастрофой, невозможно, однако очевидно, почему она так глубоко затронула всех участников — от государственных деятелей до крестьян.

Цена войны с точки зрения материальных затрат оказалась также беспрецедентной, а те, кто собственными глазами видел произведенные войной опустошения в северной Франции, Польше и Сербии, были потрясены до глубины души: сотни тысяч домов разрушены, фермы разорены, сотни километров дорог, железнодорожных путей и телеграфных линий взорваны, домашний скот пущен под нож, сотни гектаров леса уничтожены, огромные площади ставших непригодными сельхозугодий из-за невзорвавшихся снарядов и мин. Если добавить к этому потери флота, прямые и косвенные затраты на мобилизацию и кредиты, привлеченные воюющими сторонами, полная стоимость войны становится просто непостижимой — порядка $260 млрд., что «приблизительно в шесть с половиной раз превышает размер всех государственных долгов, накопленных в мире с конца XVIII века и до начала Первой мировой войны»{565}. После десятилетий роста показатели мировой обрабатывающей промышленности начали стремительно падать, и в 1920 году объем производства все еще отставал от уровня 1913 года на 7%. В то же время уровень производства сельхозпродукции был примерно на треть ниже обычного, а объем экспорта составлял приблизительно лишь половину довоенного. Война и ее последствия замедлили рост европейской экономики в целом примерно на восемь лет[51], но ряду стран на восстановление потребовалось еще больше времени. Россия вполне ожидаемо на пике происходящих там беспорядков в 1920 году зафиксировала самый низкий показатель объема промышленного производства — 13% от уровня 1913 года; в свою очередь, в Германии, Франции, Бельгии и на большей части Восточной Европы объем промышленного производства был как минимум на 30% ниже довоенного{566}.