- А зачем ты понадобился кагану? – спросил Претич у Вратислава.

- Говорят, что ромейский флот уже вошел в устье Дуная. Видимо, Святослав стягивает все имеющиеся у него в наличии силы к Доростолу.

- Странно, - нахмурился Претич, - а мне об этом почему-то не сообщили. И из Преславы давно не было гонцов.

- Время терпит, - пожал плечами Фрелав. – Возможно, это просто слухи, распускаемые тайными сторонниками императора.

Разговор, завязавшийся за столом, был неприятен Вратиславу, и он сославшись на усталость и распрощавшись с хозяином, направился в отведенные ему покои. Князь очень наделся убраться из Переяславца раньше, чем сюда дойдет весть об осаде Преславы. У воеводы Претича под рукой было шесть тысяч русов, против двух тысяч мечников Вратислава и тысячи болгар боярина Симеона. Если воевода попытается их задержать, то к пристани придется пробиваться с боем, а Вратиславу менее всего хотелось сейчас проливать кровь.

Вратислав не сразу забылся сном, а проснулся раньше, чем предполагал. И первое что он увидел была оскаленная волчья пасть, склонившееся к самому его лицу. От неожиданности князь вскрикнул и потянулся к мечу, лежащему у изголовья.

- Своих не признал, Вратислав, - раздался над его ухом насмешливый голос.

По голосу князь опознал воеводу Вадима и поежился от подступающего к сердцу страха. Похоже, Белый Волк уже все знал и о хитрости императора Иоанна Цимисхия, и о слабости, проявленной младшим братом кагана в самый неподходящий момент.

- Что тебе нужно от меня? – приподнялся на локте Вратислав.

- Тебе, наверное, интересно будет узнать, князь, что Преслава уже пала, и восемь тысяч русов заплатили жизнями за твое предательство. Вставай Вратислав, каган ждет тебя.

Страх, охвативший было князя в первое мгновение, прошел, но досада на самого себя осталась. Зря он задержался в Переяславце, следовало захватить все ладьи, стоящие у пристани, и немедленно уходить. Это могло закончится кровавой стычкой с людьми Претича, зато Вратислав сохранил бы и себя и свою дружину.

- Где воевода Фрелав? – резко обернулся князь к Белому Волку.

- На колу, - холодно бросил Вадим. – Иной награды для клятвопреступников у бога Перуна нет.

- А боярин Симеон?

- Мы теряем время, князь Вратислав, - поморщился воевода. – Зачем ты задаешь вопросы, ответы на которые очевидны для всех.

Святослав ждал брата в том самом зале, где еще нынешнем вечером воевода Претич угощал гостей. Внешне каган был спокоен, и только в его глазах, устремленных на брата, таились недоумение и боль. Вратислав старшего брата побаивался. И не любил. Слишком уж разными людьми были старший и младший сыновья княгини Ольги. Сказывалась, видимо, разница в возрасте. Но главное, что их разделяло, было в другом. Вратислав вдруг совершенно ясно ощутил, что оправдываться и объяснять что либо этому человеку совершенно бессмысленно. Уж слишком по разному смотрят они на мир. Их разделила вера. И человеку, приносящему кровавые жертвы Перуну, никогда не понять того, кто пусть и не до конца, но все же принял в сердце завет истинного Бога – не убий. Никто и никогда не сможет убедить кагана Святослава, что не меч должен править этим миром, а любовь. Любовь и к ближнему, и к дальнему. Любовь не только к русу, но к хазару, и к ромею, и к франку – ко всем тем, в ком есть частица истинного Бога. А ведь она была и в Святославе, но он сам утопил ее в крови.

- Я борюсь за свой род, за славянское племя и за славянских богов, Вратислав, - хриплым голосом произнес каган.

- А мне этого мало, Святослав, - холодно отозвался князь. – Я принял в свое сердце Христа, а значит и всю Ойкумену. А больше мне нечего тебе сказать.

- До сей поры я держал слово, данное матери, Вратислав, и не делал различий между печальниками Перуна и Христа. Мне казалось, что кровь важнее веры. Что слово, данное русом, тверже стали. Я ошибся. Ты заставил меня взглянуть на мир другими глазами. И я увидел то, что прежде никогда не замечал. Не любовь правит этим миром, а предательство. Ты спас свою жизнь, отдав крепость врагу, и тем убил боярина Юрия, своего единоверца, для которого кровь была важнее веры. О прочих русах я уже не говорю. Они погибли там, в Преславе, только потому, что князь Вратислав выбрал не меч, но мир. Если к этому тебя призвал Христос, брат, то он пострашнее моего Перуна. Я не могу отправить на кол своего единоутробного брата, в том будет урон чести рода моего, а потому я казню тебя собственной рукой. Я каган, Вратислав, но не в моей воле сохранить тебе жизнь. Перун уже сказал свое слово…

Меч Святослава вошел в грудь Вратислава раньше, чем тот успел открыть рот. Князь покачнулся, взмахнул рукой, пытаясь найти опору в этом мире, и рухнул навзничь под ноги Белых Волков.

- Ты поедешь в Киев, Вадим, - сказал Святослав чуть дрогнувшим голосом, - и поможешь князю Ярополку очистить город. Христианские храмы должны быть разрушены, а вера хитрых ромеев должна навсегда исчезнуть с нашей земли.

- А как же ты, каган? – спросил Вадим.

- Я справлюсь, воевода, ибо со мной Перун и все славянские боги.

Император Иоанн вышел к Доростолу по суху, когда византийский флот в составе трехсот судов с греческим огнем на борту перекрыл путь отхода русам по Дунаю. Цимисхий не сомневался в своей победе и очень надеялся, что эта битва с коварным каганом русов будет последней в затянувшейся войне. Превосходство византийской армии над русами было десятикратным, а стены Доростола не настолько высоки и неприступны, чтобы выдержать удары осадных машин и напор огненного вихря, рождаемого греческим огнем.

К немалому удивлению Цимисхия Святослав не стал прятаться за стенами, а выстроил свою тридцати тысячную фалангу прямо перед воротами. Фланги русов прикрывали конные дружины, насчитывающие в своих рядах не более пяти-семи тысяч человек. Словом, это была не та сила, которую следовало опасаться трехсот тысячному войску ромеев. Именно поэтому император Цимисхий не стал медлить с началом сражения. Первыми на русов двинулись лучники и пращники, дабы расчистить предполье для наступление тяжелой пехоты. Тучи стрел обрушились на фалангу, но большого ущерба русом не нанесли. Пехотинцы Святослава, прикрывшись огромными щитами, спокойно выдержали этот наскок, ни сделав ни шага назад.

- Мы опрокинем их в городской ров, - сказал император Варде Склиру и взмахом руки послал в бой тяжелую пехоту. Фаланга «бессмертных», ощетинившись копьями двинулась, на русов медленным размеренным шагом. Цимисхий слишком долго любовался на свое детище и, по мнению Варды Склира, запоздал с конной атакой. Клибанофоры тронулись с места, когда «бессмертные» уже вступили в смертельное противоборство с русами. И пока всадники, облаченные в тяжелые доспехи, разгоняли своих коней, дружины русов с двух сторон ударили по фаланге «бессмертных», смешав ее ряды. А железная стена пехоты русов стремительно ринулась вперед, смешиваясь с ромеями. В результате этого нехитрого маневра, клибанофорам пришлось атаковать русов сквозь ряды собственной пехоты, что привело к весьма печальным последствиям. Потерявшие строй «бессмертные» стали легкой добычей конных русов, а клибанофоры, которым приходилось топтать тяжелыми конями собственных пехотинцев никак не могли пробиться к ним на подмогу. Император Цимисхий не сразу осознал последствия своего рокового просчета и бросил на подмогу клибанофорам и «бессмертным» легкую кавалерию и три легиона пехоты. Последствия этого шага были ужасны. Клибанофоры, не успевшие развернуть коней, были оттеснены стремительными акритами ко рву, куда и стали срываться один за другим. Конные дружинники Святослава вновь отошли на фланги, а пехота русов медленно двинулась вперед, нагромождая перед собой горы трупов. В этом людском месиве, уже почти невозможно было разобраться, где свои, где чужие, а подступающая темнота и вовсе делала продолжение бойни бессмысленной. Иоанн Цимисхий, скрепя сердце, вынужден был сыграть отбой. Услышав долгожданный зов труб, ромеи ринулись назад, подставив русам свои спины. Чем те не замедлили воспользоваться. Впрочем, пробиться к императорскому стану они все-таки не смогли, а потому очевидное для всех поражение решено было считать победой, тем более что русы оставили поле битвы, заваленное трупами, императору Цимисхию и отошли за стены. Утром окончательно стал ясен масштаб трагедии. Ромеи потеряли более двадцати тысяч человек убитыми, а о потерях русов приказано было молчать.