«Коркач по своей натуре рвач», - безапелляционно заявляло следствие. Иначе с какой бы это стати, будучи обеспеченным человеком, имея жену заведующую магазином (символ неправедного богатства в бытовой знаковой системе советского общества) говорить: «Я сорок лет ждал улучшения жизни». Однако все, что известно о действиях Коркача по организации забастовки на электродном заводе, делает обвинения во рвачестве психологически недостоверными. «Рвачи» предпочитают не кликать на свою голову неприятностей, а если и проявляют какую-либо активность в конфликтных ситуациях, то делают это исподтишка, предпочитая заботиться о своих шкурных интересах, а совсем не о рабочей солидарности. И уж тем более такие люди не пользуются уважением в рабочей среде. А товарищи Коркача по работе даже под нажимом следствия очень неохотно давали против него показания, «называли его по имени и отчеству, говорили, что он был для них авторитетным человеком»1.

Психологическую загадку Коркача помогают разгадать обстоятельства его осуждения в 1947 г. военным трибуналом за злоупотребление служебным положением к 3 годам лишения свободы. В то время Андрей Андреевич служил командиром эскадрона в Советской армии. В 1946 г. он избил своего подчиненного за кражу полотенца. Но этим «воспитание» не ограничилось. Коркач повесил на воришку табличку с надписью «Я украл полотенце, я жулик, вор и мерзавец», поставил сначала у столика дневального, за затем водил с той же табличкой перед строем и матерился1. Вероятно, Коркачу было свойственно обостренное, хотя и довольно примитивное чувство справедливости, то особое отношение к жизни, которое делало его в глазах рабочих правильным человеком, не превращая в зануду. Именно этим, а не двурушничеством и лицемерием, как писал прокурор Шубин в своей справке на Коркача, объяснялась его репутация: «человек, заботящийся о других рабочих» и «защищающий их интересы».

Коркач бесспорно был личностью волевой и сильной, его даже следователи КГБ не смогли сломить. Он сумел справится с жизненным кризисом после приговора суда и увольнения из армии, которой Андрей Андреевич отдал 11 лет жизни (с 1936 по 1947 гг., значит успел и повоевать). Фактически пришлось начать жизнь сначала, и это была достойная жизнь. Никаких отрицательных сведений о Коркаче за время, прошедшее после его освобождения по амнистии в 1947 г. до июня 1962 г., следствию собрать не удалось. Напротив, скрепя сердце, прокурор Шубин признал, что Андрей Коркач, с 1955 года трудившийся электриком на электродном заводе, «по работе характеризовался положительно»656. К этому следует добавить, что для простого электрика и человека своего возраста Коркач имел довольно высокое образование (9 классов) и умел внятно формулировать свои мысли.

«Обращаясь к рабочим, - рассказывал Коркач, - я говорил, чтобы они переодевались и уходили с работы, что этим мы поддержим требования рабочих завода им. Буденного, выступающих против повышения цен на мясо и масло. Говоря это рабочим, я имел цель организовать забастовку, т.е. чтобы рабочие ушли с завода, и этим самым выразить протест против постановления правительства о повышении цен на мясо и масло, применения танков для наведения общественного порядка в городе, выразить солидарность действиям рабочих с завода НЭВЗ»657.

После этого группа Андрея Коркача обошла еще несколько цехов, призывая прекратить работу и вступая в разговоры с рабочими и представителями администрации. Некоторые разговоры запомнились: «У цеха графитации, - говорил Коркач, - мне пришлось беседовать с начальником этого цеха Бруком по вопросу о разрыве в зарплате рабочих и руководящего состава завода, заявлял ему, что он, как коммунист, видит много несправедливостей, имеющих место на заводе (имел в виду распределение жилплощади, разрыв в зарплате, повышение цен и другие), но не выступает об этом на собраниях». «Незнакомый мне рабочий, обращаясь к кому-то из нашей группы, говорил, что повышение цен - явление временное, что наступит время, день когда жить будет хорошо. Я в это время сказал, что 40 лет жду этого дня, что жду улучшения жизни, а жизнь, наоборот, ухудшается» 1.

Не все рабочие поддерживали забастовку, и далеко не все еще распростились с верой в «мудрый Центральный Комитет», который все видит и все знает о рабочей жизни, надо только подождать и потерпеть, и все будет хорошо. Да и сам Андрей Коркач, строго говоря, был «просоветским» критиком решений ЦК КПСС. Он осуждал власть, оставаясь в плену ее идейных догматов. Не случайно, в споре с коммунистом Бруком Коркач ругал его не как коммуниста, т.е. носителя определенного мировоззрения, а как плохого коммуниста, который видит несправедливости жизни и молчит. Лишь изредка в высказываниях Коркача прорывались антикоммунистические намеки: «Вы, коммунисты, видите, до чего довели рабочий класс?». В основном же речь шла о критике конкретных решений властей, которая не отрывала организатора забастовки от просоветски настроенной рабочей массы, а напротив, создавала определенное психологическое единство («мы» против «них» - начальников - предателей дела рабочего класса). Именно этим Коркач и был опасен властям (гораздо опаснее, чем хулиганы и истерические городские пауперы). За ним стояла «советская альтернатива» «переродившейся» власти, альтернатива, имевшая все шансы быть понятой и услышанной рабочими.

«Антисоветская агитация» Коркача представляло собой довольно обычный набор острых тем: «осуждал Советское правительство, что оно, якобы, «кормит» другие государства, а своих рабочих не обеспечивает»658, призывал бороться за повышение зарплаты. Кричал: «Не то время, чтобы нам затыкать рты»659. Пытаясь вовлечь лояльных рабочих в забастовку, Коркач апеллировал к чувству классового стыда и классовой солидарности: «мы рискуем жизнью.., нас могут посадить, мы можем пострадать, а вы... не хотите поддержать» и назвал рабочих предателями»660.

Из Андрея Коркача стремительно, буквально на глазах, формировался тип рабочего-организатора, который и говорил-то «с какой-то твердой убежденностью»661. Он был чем-то неуловимо похож на лидера польской «Солидарности» Леха Валенсу. Последнего, как известно, тоже втащила в политику забастовка рабочих. Вероятно, именно страх перед организованным рабочим протестом и побудил «рабочую власть» так жестоко (смертный приговор) расправиться с Андреем Коркачем.

Рядом с Коркачем в группе зачинщиков забастовки ходил по цехам электродного завода Григорий Катков. У следствия было больше оснований называть рвачом его, Каткова, а не Коркача. Однако в тот день Григорий Григорьевич вел себя все-таки совсем не как «рвач». То ли репутация не соответствовала действительности, то ли сам Катков оказался натурой более страстной и увлекающейся, чем можно было ожидать от «рвача». Привычка жаловаться на свое тяжелое материальное положение, разумеется, брала свое. Поэтому в разговоре с начальником цеха Бруком Григорий Григорьевич не удержался, попенял: «Мы и раньше мяса не ели, а теперь вовсе не придется есть»1. В группе зачинщиков Катков был заметен (призывал бросать работу, бороться за лучшую жизнь и т.п.), но не более того. А вывод следствия и суда о какой-то особенной роли Каткова в организации забастовки очень и очень похож на фабрикацию и подтасовку. В любом случае, его, конечно же, нельзя ставить на одну доску с Коркачем. Коркач был лидером, Катков - «одним из...», поэтому и посчастливилось, обошел стороной смертный приговор.