Ну, это не новость. Кочующим номадам свойственно забредать на чужие территории. Надо бы попросить его не углубляться в детство и отрочество.

Не перебивай — только затянешь его повествование.

— Мучительно… Бесконечно долго и тягостно я собирал крохи своих детских воспоминаний, смутных образов, разговоров — слышимых и неслышимых. Если бы меня успели обучить письму, я записал бы все это, хотя бы на скальных отвесах. Правда, когда здесь появились все эти двуногие, мне пришлось бы уничтожить написанное, потому что я стал для них чем-то вроде бога, а бог должен быть окутан дымкой непознаваемости.

Непонятно… Выходит, он претендует здесь даже не на роль бродячего вождя всех вольнодумцев, а считает себя чем-то вроде пророка… Или антипророка?

— Память. Самые первые ощущения, которые я вынес из своего детства — это постоянное неудобство, скованность, желание освободиться… это внутри меня. А вокруг — нескончаемая суета, и голоса, голоса, не смущающиеся тем, что я услышу их и пойму. «Он еще слишком мал… Он неразумен… В лучшем случае — позвоночный мозг… Он не способен запоминать… Это опять не то!» Но я все слышал, запоминал и понимал, кроме одного: что же это со мной не то?

Ага, с младенчества, значит, проявилось…

— Лица. Они мелькали передо мной сотнями, но одно я запомнил яснее других; оно стремительно увядало раз от раза. Никто не говорил мне, что это моя мать, но я догадался. Она глядела на меня с брезгливым недоумением, почти с ненавистью, словно я был причиной ее невыносимых и главное — неоправданных страданий. Впрочем, как я понял позднее, так оно и было. Но тогда, в младенчестве, я утешался тем, что ее неприязнь относится лишь к тому существу, которое родилось вместе со мной.

Так. Дошли до самого интересного.

— Второй. Я не помню, как мы появились на свет, но, по-видимому, моя память родилась одновременно со мной — да, я знаю, у людей такого не бывает. Но это действительно так: сразу же после рождения я ощутил непомерный груз на своих плечах, словно к лопаткам приклеилось нечто мерзкое и тягостное; и вот я бьюсь, барахтаюсь, кричу, чтобы оно оставило меня — кричу мысленно; не исключено, что окружающие слышали только младенческий писк… И наконец — освобождение, неземная легкость. И голоса: «Смотрите, опять! — Великий Кэр, неужто они разделяются? — Проклятие, снова не то!»

Сэнни слушала, затаив дыхание. Да, придворные дамы шептались между собой, что время от времени, к счастью очень редко, рождаются младенцы, сросшиеся между собой — но чтобы такие близняшки-неразлучники разделялись по воле одного из них… Даже ей, привыкшей к колдовским изощрениям всяких волхвов, сибилл и чародеев, поверить в такое было трудновато.

А Горону, похоже, не менее тяжко было вспоминать.

— Освобождение. Но лишь временное: стоило мне уснуть, — продолжал он монотонно, — и я пробуждался как прежде слитым воедино с тем, кто еще до рождения стал моей противоестественной обузой, присосавшись к моей спине подобно крылатой пиявке… И еще одно странное воспоминание: я почему-то не хотел есть. Вот только мне — а вернее, нам обоим — был необходим, как воздух, лунный свет.

Сердце тревожно екнуло — надо же, у себя на благодатной Игуане к крэгам сейчас стали уже относиться едва ли не снисходительно: это зло было неистребимым, но прошлым, с ним установилось даже что-то вроде призрачного перемирия. Но вот здесь, на захолустной, прожаренной Сороком планете даже смутная ассоциация с крэговыми крыльями, впитывающими лунный свет, прозвучала, как громовой набат.

Тревога!

Уймись. Рассказ еще только начался.

— Голоса. Они становились все бесцеремоннее: «Растет? — Нет, не растет. — Растет только тогда, когда они порознь… — Но такого нам тем более не надо! — Тогда и его придется, как предыдущих… — Но он наполовину наш, а поэтому неприкосновенен!!!» Я давно научился различать голоса: последний был не человеческим.

— Неслышимый голос, возникающий внутри тебя самого? — прошептала Сэнни.

— Да. Эти голоса можно уловить только внутренним слухом, потому что крыланы переговариваются беззвучно. Но тогда, когда я был слит со своим близнецом, я их голоса улавливал.

— Кого — их? — Догадка неотвратимо зрела, но больше всего на свете Сэнни не хотела бы ей верить. — Что это за крыланы?

— Кэрриганы. Это — властелины моей земли. Люди между собой называли их просто кэрами. На здешней планете они не водятся, но я сразу узнал их, когда впервые столкнулся с теми ордынцами, что время от времени прилетают сюда за добычей… Или в поисках той, которой уготована участь стать очередной Королевой Кэррин. Правда, у вселенских ордынцев на плечах сидят боевые кэрриганы, самые мелкие и ни на что другое не способные; но вокруг моей колыбели собирались лучшие из лучших, знатнейшие из знатных, и даже сам Король Кэррин — исполинский венценосный крылан, чье слово всегда было непреложным законом… И не исключено, что именно он и был моим — то есть нашим — отцом.

Нет, чтобы ее Горон был сыном крэга — нет! У двойняшек бывают разные отцы, так что семя крылатого короля породило лишь того, второго, которого называли здесь Лунным Нетопырем…

Если тебе необходима такая иллюзия — что же, тешься ею. Из них двоих ты выбрала Горона, потому ты и не желаешь, чтобы предполагаемое отцовство роняло его в твоих глазах.

Ну, насчет избранника ты, мой неслышимый, поторопился. Я торчу в этой темнотище исключительно из любопытства. Так что еще один коротенький вопрос:

— Так ты не уверен в отце — и не знаешь матери?

— Знаю. Я помню ее лицо и брезгливую ненависть, когда она смотрела на нас, и этого мне достаточно. Вероятно, она, как и все Королевы Кэррин, была принесена с другой планеты, где люди заведомо не обладают даром мгновенного перелета из одного уголка Вселенной в другой, как это делают ордынцы — их, кстати, тоже набирают где-то вдалеке. Инфанту Кэррин похищают совсем маленькой девочкой и заботливо растят в запертом дворце, оберегая, как бесценное сокровище, чтобы, когда подойдет срок, попытаться сделать ее матерью еще одного монстра. Потому что, как я понял, наиглавнейшей своей целью кэрриганы поставили получить помесь человека и крылана.

Помесь… На нее вдруг нахлынула непрошеная жалость к стоящему перед ней необыкновенному человеку, брату-близнецу самого Повелителя Тьмы. Жалость была так безмерна, что часть ее невольно перепала и Нетопырю, загадочному существу, прекраснее которого и представить себе невозможно. И этот жестокий, но упоительный демон был всего-навсего плодом извращенного, бессмысленного эксперимента!

Все равно, что скрещивать орла с макакой…

— Зачем они это делали? От скуки, развлечения ради?

О, нет. Ты не знаешь кэров — безудержная власть у них в крови, им грезится покорение всего мироздания… Да что-то у них со вселенским владычеством не получилось, поперек дороги стали слабые, вздорные, но никак не желающие подчиняться существа — люди. Тогда кэры решили породить новую, высшую расу всемогущих созданий, свою следующую ступень, так сказать. Для этого им необходимо было обогатить себя теми качествами, которые делали людей непобедимыми.