Открывала глаза тяжело. Думала, веки размежу, – и ослепит меня неземной свет, что льется отовсюду в палатах Ратника. Ожидала, что вокруг будет не лесная ночь, а погожий день. Представляла, в светлой горнице будет стоять длинный, бесконечный стол, а за ним станут восседать доблестные вои. Изредка, реже редкого за тем столом мелькнут девичьи лица, – ведь, наверное, не одна я променяла женскую долю на меч и нож. Но веки приподнимались очень тяжело, видать, опухли, налились кровью.

Жива. Связана, избита и жива. Даже глаза приоткрыла. Нет, не Ратниковы палаты стенами встали вокруг меня, и не яркий свет принес успокоение. Самая темная предрассветная пора объяла все кругом, и только неровный свет костерка на поляне отважно гнал темень прочь. Страшные бойцы, взявшие в плен, сидели вокруг огня и молча ели дичину. Ели и недобро косились на меня, а я косилась в дальний уголок поляны, где, едва обласканные скудным светом, угадывались лежащие на земле тела. То ли три, то ли четыре. Жуткое молчание, перемежаемое хрустом косточек на крепких зубах, и косые взгляды, полные лютой злобы, кого угодно бросили бы в дрожь. Они и бросили. Я только не понимала, почему не убивают. А когда в голове немного прояснилось, и в темечке перестало шуметь, все мое нутро вымерзло от ужаса. Знала, что будет дальше. Догадалась, почему не убили. Среди прочих темных нашелся старый и матерый вой, который остановил смертоубийство, не дал порешить меня второпях. Порешат. Но потом, вдоволь насладившись на холодную голову.

От костра встал и подошел один из воев, присел на корточки, ухватил покрепче волосы и рывком запрокинул мне голову. Умные, жестокие, но бесконечно пустые глаза, не отрываясь, глядели на меня, и, я поставила бы на кон остаток жизни, что именно этот не дал меня убить. Темный дружинный долго глядел прямо в глаза, скупо кивнул, – и сказал при том странные слова, которые тогда не поняла.

– Она того стоит. Он не ошибся.

Кто он? И чего именно я стою? Выходит, не ради забавы темная дружина несколько седмиц кралась по нашим следам? Неужели на меня охотились? А кому я понадобилась? Кому такой подарок нужен? Нос бит-перебит, на скулах шрамы, еще недавно были порваны губы, а если разденусь – не разбила бы дурака икота. Ровно попала под копыта целого табуна, – синяк на синяке. Но ведь понадобилась кому-то! От нечего делать на такое не идут. Вон, троих потеряли.

– И золото отнимем. – Кто-то у костра подхватил низким, надорванным хрипом. – Тот беспоясый, наверное, не шибко хорош с мечом. Поди, только для виду и носит.

– Какое золото? – усмехнулся второй. – У него на пояс денег нет, а тебе все золото мерещится!

– Правду говорит, – отозвался третий. – Сам видел мешок с золотом. Не знал, сивый дурень, что даже у леса глаза есть. Вынул золото глаз порадовать, а я тут как тут! Все видел!

Насчитала то ли десять воев, то ли одиннадцать, – в полумраке было не разглядеть. И три неподвижных тела у самой кромки леса. Те, кого я порешила.

– Кряк, Дровня, Расло, Глотка, – тот, что подошел ко мне, повернулся к своим. – Наведайтесь к сивому, и если золото не померещилось, к заре жду с добычей. Старого да беспоясого – порешить, вторую бабу сюда. Глядишь, и ей дело найдется.

Наверное, лесная живность со всех ног и со всех крыльев унеслась подальше от поляны, когда грянул хриплый заливистый гогот. Знаю, Лесной Хозяин осерчал, – ведь старик целый день ткал ночную тишину, которую враз порвали хмельные бойцы. Стало быть, Гарьке выпадет моя доля! Просила я, – а достанется другой, ведь нашу коровушку живой не возьмут, озлятся да прикончат. Она-то никому не нужна, ей и выпадет доля полегче. Никому никогда не завидовала, но Гарьке в тот миг позавидовала. О такой гибели мне оставалось только мечтать. И я глухо застонала. Темный по-своему истолковал мой утробный рев.

– Они не будут мучиться, – не улыбался и не шутил, смотрел мне прямо в глаза и ронял слова, точно булыжники в воду, каждое было по-каменному веско. – Кроме бабы. Такая уж ваша доля.

И опять – низкий гогот на весь лес. Такого глумления Лесной Хозяин не простит. Ой, не простит! Но моим спутникам не увидеть праведного гнева Лесовика. Им не выстоять против темных. Безрод, я уходила, аж храпел-похрапывал, Гарька спала без задних ног, – поди, до сих пор спит, десятый сон видит, Тычок, наверняка, тоже изголовье давит. Они обречены. Порешат сонными. Надо же было Безроду именно сегодня устать вусмерть! Ночь за ночью крепился, глаз не смыкал, – и вот на тебе! Именно этой ночью силы кончились!

Четверо злых дружинных быстро снарядились, и по тому, как снаряжались, я про себя распрощалась со своими попутчиками. Они не были моими родичами, не были боевыми товарищами (тут я вспомнила бой на ладье и только замотала головой, прогоняя навязчивое воспоминание), но мне не хотелось, чтобы Тычка, вихрастого, чисто мальчишка, прирезали сонным. Мне не хотелось, чтобы Гарьку настигла участь, которую мрачно предрек темный боец с жестокими глазами, не хотела даже того, чтобы Безрода пригвоздили ножами к стволу, возле которого он сейчас спит. Никто из них мне плохого не сделал, а со своим постылым сама разберусь, без посторонней помощи. Так ли терпелив станет тот, кому меня приведут? Время потекло мучительно медленно, остаток ночи растянулся, как медовый воск. Захотела бы придумать пытку, – страшнее не придумала.

Много ли времени прошло, не знала. Избитая, связанная по рукам-ногам, я провалилась в забытье. А когда на востоке зарозовело, наймиты стали все чаще поглядывать в сторону, куда ушли те четверо, и на их лицах тревога зримо перемежалась с жадностью.

– Тряс, Жерех, – коротко позвал воевода темных, которого те звали просто и страшно – Грязь. – Махом обернитесь туда и обратно. Гляньте. Наверное, деньги делят, поделить не могут. Не передрались бы…

Нет, родимый, говоришь не то, что думаешь. Не то. Я глядела на Грязь, и разбитые губы (уже который раз) сами растягивались в улыбку. Ты думаешь, не случилось ли чего похуже! Наверное, задумался о том, что не все так просто, как выглядит. Всякий ли беспояс меч только для виду носит? А может быть, это Лесной Хозяин заблудил тех четверых? Души моих спутников, должно быть, уже идут по небесным чертогам. Теперь ничем не помочь старику, здоровенной девке и сивому вою без пояса. И когда в той стороне зашуршали кусты и затрещали сучья, все темные облегченно выдохнули, а один даже встречать потопал. Золото помочь дотащить.

– Слава всем богам, объявились! – тот, что пошел встречать, углубился в заросли, его стало едва-едва слышно. – Уж думали, золото никак не дотащите, такую тяжесть раздобыли!

Того, что случилось потом, не ожидал никто. Ну, разве кроме Грязи, да и тот сначала остолбенел. Я опешила, онемела, замерла. Из зарослей обратно на поляну, ломая ветви, держась за безжалостно распоротый живот, вывалился встречальщик. Страшно прохрипел последнее в жизни ругательство, выгнулся дугой, забился в предсмертных корчах и отпустил дух. А на поляну – мрачный, спокойный и… живой неспешно вышел Безрод и, вытирая нож пучком травы, глухо бросил:

– Не про вас, грязных, золото мое светлое.