— Ты откуда про клад доподлинно знаешь? — приступил к Быку Деревнин.

— Аль я не ведун?

Бык сказал это с такой убежденностью, что и не поспоришь.

— Видывали мы у себя в приказе ведунов, — буркнул Деревнин. — Вечно какая-нибудь старая ведьма кашу заварит, научит глупостям молодых женок, а потом на виске всю Москву оклевещет! Даже в самый Верх забираются, мастериц из царицыной Светлицы смущают. Принесет такая дурища с собой корешок, в платок увязанный, да потеряет, да потом поди докажи, что это она не царицу с царевичами извести хотела!

— Я глупостями не занимаюсь, — отвечал Бык, — я людей лечу. А коли не веришь — так вот лопаты, попробуем копнуть на указанном месте. Клад неглубоко лежит, аршина полтора, я думаю.

Деревнин ничего не ответил, а повернулся к конюхам.

В Смутное время и впрямь вокруг Москвы понапрятали поклаж. То и дело ведомо становилось — такой-то дедову избу поднимал, менял подгнившие венцы, да и напал на горшок с деньгами, такой-то ехал узкой дорогой на телеге, задел за гнилую корягу, из земли выворотил — а там целая корчага с серебром! Сыскать клад — это была общая мечта, и Деревнин время от времени этой мечте поддавался…

А конюхи — те и подавно!

Уж они-то знали, как много разбойных шаек орудует на Стромынке, от Москвы до Владимира и дальше — до Нижнего Новгорода. И о том, что добытое грабежом имущество сберегается в потаенных местах, обозначенных приметами, тоже знали.

— А что? — спросил молодцов Деревнин.

— А это мы разом! — воскликнул Тимофей.

И непонятно было — то ли он, как и всякий разумный человек, хочет разбогатеть, то ли опозорить ведуна.

Данилка подхватил с травы лопату.

— Где копать-то? — спросил.

— А вот тут, — Бык указал пальцем.

— Ироды! — заорал кладознатец. Ему удалось выплюнуть затычку и даже рвануться, но Семейка, хоть и следил внимательно за возней вокруг клада, сразу и решительно пресек попытку бегства. — Пропади он пропадом, этот клад! Под землю уйди! Из земли из поганской, из-за моря Астраханского ползет ползун, выползает! К поклаже приставников назначает!..

— Ну, Господи благослови клад взять! — перешибая зычным голосом крик Абрама Петровича, возгласил Деревнин.

— А-аминь! — грянул на весь лес Тимофей.

Две лопаты вонзились в дерн, просекли слой спутанных корней.

— Пласт-то откидывай! — велел Данилке Тимофей.

— Православных не допускает! И лежать бы тебе, ползуну, не вставать, не сходить!.. — отчаянно вопил кладознатец. — Клад из нутра земли не пускать, не давать!..

— Заткни ему рот, пока сатану призывать не стал, — велел Деревнин Семейке.

Тот, не мудрствуя лукаво, выдернул еще один клок травы вместе с корнями и запечатал крикуну уста. На сей раз куда основательнее.

Пространство в четыре аршина расчистили быстро. Дальше работа пошла споро — земля так и летела. Бык стоял с фонарем и светил копальщикам.

— Стой, — негромко приказал он.

Склонился над ямой, и Данилка мог бы побожиться, что принюхался…

— Вот тут, левее…

И «Отче наш» самый поспешный богомолец не успел бы прочитать, как лопата звякнула о железное.

— Ну вот, с Божьей помощью, и взяли, — Бык перекрестился. — Нечего ему там лежать, людей смущать!

Данилка прыгнул в яму, подкопал и вытащил не так чтобы огромный, но и не маленький котел с крышкой.

Кладознатец, удерживаемый Семейкой, мычал, бился, пахал землю ногами.

Тимофей принял котел и поднес Деревнину.

— Снимай-ка крышку сам. Чтобы потом на нас не клепать!

Бык тут же подошел с фонарем.

Подьячий не сразу справился — крышка приросла, пришлось подковырнуть ножом. Но наконец он сбросил черный чугунный круг на траву — и пошатнулся, как бы глазам не веря.

— Жемчуг!

— Он самый! — подтвердил Бык. — Ох, и много он крови выпил за эти годы!

— Много, — согласился Тимофей.

Деревнин поставил котел наземь и повернулся к Семейке.

— Надобно отсюда выбираться. У кого веревка есть — давайте, или пояс, что ли! Этого еретика связать и…

— Незачем его связывать, — сказал Семейка.

Данилка не видел в темноте его лица, и потому он удивленно поглядел на Озорного в надежде услышать что-то вразумительное.

— Точно, что незачем, — хмуро подтвердил Тимофей.

Тут до Данилки дошло, что они имели в виду.

Абрам Петрович, искренне веруя, что только двенадцать голов и выпустят из земли клад, столько бед натворил — все равно ему от смерти было не отвертеться. Но коли самим его тут, сейчас, немедленно осудить и порешить — как поступит, вернувшись в Москву, Деревнин? Промолчит, а потом в самую неподходящую минуту и выложит кому надобно, как конюхи с Аргамачьих конюшен самовольно преступника порешили?

Мысль пришла внезапная и, как ему показалось, единственно верная.

Деревнин, возясь с котлом, положил на траву свою пистоль. Данилка, подойдя, поднял ее и протянул Тимофею:

— Ты это зарядить можешь?

— Невелика наука, — отвечал Озорной. — Гаврила Михайлович, у тебя, чай, заряды припасены? Не может быть, чтобы с одним-единственным ты ехал!

Подьячий и впрямь, готовясь к боевым действиям, прихватил с собой и пороховницу, и пули.

— А тебе на что? — спросил он, уже все поняв, только чтобы показать, кто тут по званию старший.

— Этого вора в Москву везти, на дыбу поднимать — он многих за собой потянет, — Тимофей повернулся к Быку. — Небось, такой же еретик, как и ты?

— Я сатану никогда не призывал, — Бык перекрестился. — А потянет и таких людей, что ты и сам рад не будешь.

Это относилось к Деревнину.

— Давай сюда, я сам, — подьячий хоть и не так ловко, как сумел бы Озорной, однако зарядил пистоль и даже пороха почти не просыпал. После чего протянул оружие рукоятью вперед к Озорному.

— Не тронь, — вдруг велел Данилка.

И удержал руку товарища.

— Верно, — одобрил Семейка. — Ну ты, чертознатец, вставай да помолись.

Он отпустил наконец Абрама Петровича, и тот с трудом поднялся на ноги, стал вытаскивать изо рта траву вперемешку с землей.

— Ну? Долго мне?.. — начал было подьячий, но Тимофей помотал головой.

— Сам его застрелишь, Гаврила Михайлович.

— Ты с ума съехал?!

— Коли не хочешь вместе с ним тут остаться, — добавил Семейка. — Эй!

Он удержал метнувшегося было к кустам, к спасительной темноте кладознатца.