Однако Нур настаивала. Ее терзало желание узнать, потрогать, бьющее по глазам наглое солнце наполняло ее силами и брожением мыслей, грудь ее от этого масла, этой изумрудной воды и этой рукколы подрастала и наливалась с каждым днем и даже с каждой минутой — так ей казалось, так говорила она Исааку, пытаясь убедить, что они совсем не родственники, и если он захочет, то может сделать с ней все, буквально все что угодно.

Он не захотел ничего, но однажды он взял ее с собой в бордель — и через дырочку в перегородке, обклеенной размалеванными фотографиями полногрудых порнозвезд, показал все, о чем она так мечтала. Она увидела красные блестящие торсы, склоненные над распластанными стонущими женщинами, сильные работающие зады, возбужденные сосцы — здесь отдыхали бессемейные рыбаки и желтозубая матросня с лайнеров, вставших на прикол в Неаполе.

Нур, конечно, задружилась с несколькими совсем молоденькими хохлушками из этого борделя. Домой она их не водила — до этого не дошло, но пила с ними пиво в баре, слушала их рассказы, разинув рот, и даже исполнила через некоторое время мечту одной из них, прирезанной пьяным ножичком за неделю до ее отъезда, — пойти в паломничество в святому Иакову в Сантьяго-де-Компостелу, наперед узнать свою судьбу и через это спастись, убежать от злого рока с Божьей помощью.

Но на главный вопрос, который она задавала им: почему дома все кидаются на нее, а здесь даже Исаак пренебрегает — ответа не было. Бывают и такие вопросы, уяснила себе она.

Она почти уже не вспоминала первый и удивительный своей приятностью опыт, полученный в этом же борделе по протекции Исаака. Это и значит быть взрослой, считала она, — не вспоминать свой первый опыт. Тогда, в этом борделе, не было никакой грязи, а одна только поэзия — загорелый моряк ласкал ее цветок и потом даже пел ей песни на своем языке и бормотал какие-то заклинания. Заклинания, которые, кажется, всегда шепчут девушке, только что превратившейся в женщину. Чтобы укротить ее нрав, чтобы напитать желанным привкусом ее чары, чтобы усыпить ее желание властвовать в сердце мужчины, чтобы пробудить в ней иную нежность, чем бывает у девушки, нежность, идущую от нового знания и переиначенной глубины.

После того лета она научилась читать интерес к себе, научилась проявлять свой интерес к мужчинам, она обрамила и загнала в каминную оправу тот огонь, что еще пышнее разгорелся у нее внутри после сладких итальянских помидоров, ароматов базилика, лазурного моря и солоноватой кожи мурлыкающего морячка.

Но что же будет на этом стенде, куда пристроила ее тетушка Ханна на подработку, если, при всей аккуратности ее шагов, внутри нее все равно распускается этот ненасытный цветок? Мама Лиза покормила ее кашей, напоила июльским киселем из свежих ягод — вот уже поспели и аметистовая жимолость, и малина, но прекрасная теплая и заботливая ее мама даже и не догадывалась о том, какой огонь горит у Нур и какое на самом деле путешествие она совершит сегодня, хотя и идет всего лишь на выставку.

Нур вошла в большой павильон, радостно поздоровалась с другими — безликими, на ее взгляд, — девушками, аккуратно разложила буклеты, проверила плазменный экран. Причесалась в туалете, поправила свою белую блузку, обтягивающую грудь, пописала и потрогала свой цветок. Рыжие ее волосы прекрасно лежали по плечам, на губах выступил молодой беловатый сок, кожа на руках пахла пионами, ногти сияли. Она одернула юбку и вернулась на стенд, где все уже в полной готовности ожидали появления сиятельных особ. До открытия оставались считаные минуты, и по аллеям перед павильоном уже рыскали ищейки Голощапова — рррррр, рычали они, как здесь пахнет, какой цветочный аромат, ммммм, рррр, — они косились на Нур и виляли хвостами, а она оттопыривала попку, словно тоже желая вильнуть им хвостом.

Первым посетителем павильона ожидался Константин со своей свитой, под стрекот камер он должен был подойти к ее стенду и проявить искренний интерес к картинкам на экране и к буклетам, а ей следовало с неподдельным интересом рассказать ему обо всех чудесах, на которые способна корпорация, — и вручить ему сувенир. Но как унять цветок, который отвлекал, который заставлял видеть во всех мужчинах только то, что скрывали их дорогие брюки, их купленные за тридевять земель трусы, то, что они любили в себе больше всего и больше всего холили и ласкали, и она теперь тоже только об этом и думала. Константин и правда вошел с большой свитой и сразу же двинулся к стенду «Конон-Корпорэйшн».

— Ээээх, старик не дожил, — посетовал Константин, и вся свита закивала. Кивали и Голощапов, и Лахманкин, и несколько министров, и молодой Платон, о котором говорили, что он будет следующим правителем Пангеи, но говорили шепотом и по распоряжению самого Константина, лучше распускать слухи, чем быть их жертвой. Вокруг шеи Константина огромным шарфом лежал сатана, и, едва увидев Нур, витиевато разулыбался.

— Ах, как я хочу ее, — сладко прошипел сатана, — ее щелочку, цветущую молодой лилией.

Она сразу увидела его и содрогнулась от отвращения. Она не могла знать, что ее настоящие родители и их свита с презрением относились к этому червяку, пожирающему яблоко земного шара, но она почувствовала, что это мерзость превеликая, и не понимала, как премьер-министр Пангеи может с таким важным видом носить эту тварюгу на своей шее.

— Человек начал добывать золото в трех районах земного шара, — затараторила Нур текст, указывая на мелькающие на экране кадры, — в Северной Африке, Двуречье, долине Инда, Восточном Средиземноморье. Тут, тут и тут, — показала она на объемной и текучей карте на плазме. Сатана извернулся и лизнул своим липким языком щеку Нур.

— Сладкая девочка, — прошептал он Константину, — только вот бессмертная, а это — проблема.

Голощапов, Лахманкин и Платон тоже видели и слышали сатану, но были так заворожены цветком Нур, что слышали звон, да не знали, где он.

— Куда ты смотришь, — одернул Константин сатану, — смотри куда надо и слушай, что тебе говорят.

Сатана весело захихикал:

— А ты сам-то куда пялишься! Какое тебе нужно еще золото? Сейчас она скажет, что все страны, где добывалось золото, я пожрал, спорим?

— В разные эпохи золото добывали совершенно из разных мест, — тараторила Нур. Черный континент производил половину мировой добычи, свыше четверти выпадает на Северную Америку, а дальше остальное — Австралия с Океанией. Все это — владения сатаны, — проговорил ее язык помимо ее воли. Она в ужасе прикрыла рот рукой, но потом успокоилась: кажется, никто не услышал ее или не подал виду.

— Что я тебе говорил? — самодовольно прошипел сатана. — Теперь ты должен попробовать ее. И ты, — он указал на Платона, — ты расслышал про Черный континент? Так вот это твоя душа, Платон! Полная золота, но принадлежащая мне!

Платон кивнул ему, потому что не слушал его слов. Ему показалось, что сатана что-то сказал о красотах Нур, а совсем не о его душе.

Нур заговорила о бессмертии человека и вечности золота, и только это смогло переключить внимание старших членов делегации на предмет ее речей. Надо же, алхимики считали, что серный дым — отец золота, а ртуть — его мать. Константин сверкнул глазами: он, поднявшийся из грязи в князи, мечтал о бессмертии или хотя бы Мафусаиловом долголетии, и все, что могло как-то продлить его земной путь, страшно интересовало его. Именно через черный страх, разинувший свою пасть посередь его трепетного и слабого существа, тленного и насквозь проеденного опарышами, и проник в него сатана, предложив известное средство от дряхления. В ту же точку била и «Конон-Корпорэйшн» — особые средства для вечной молодости из золота для Константина и его приближенных в ответ на налоговые льготы.