Евреи (помните тест, учиненный Хуренито, когда представители всех наций произносят «да», и лишь еврей — «нет»?) есть разрушительный элемент для любой империи, для любого порядка — как для порядка старого, так и для «нового порядка». И любой режим, становящийся тотальным, определяет еврея, как первого врага. «Мировой еврей», пользуясь терминологией Гитлера, страшен империи. И здесь Гитлер поставил безошибочный диагноз, вслед за многими иными мыслителями. Евреи — это своего рода революционный фермент истории, и что характерно, в том числе и по отношению к самому иудаизму тоже.

Поновление завета — первая революция.

Христианские заповеди и Нагорная проповедь обладают столь очевидной революционной силой, что человечество до сих пор сопротивляется им, предпочитая старый родовой порядок. По мысли Исраэля Шамира, критика сионизма, сегодняшняя концепция либерального фундаментализма покоится на иудейской доктрине — отнюдь не на христианской. Говоря словами Шамира, современная империя вооружилась логикой иудаизма, мстительной и карательной, и мораль христианства отвергла. Шамир показывает, как властители современной империи воспроизводят риторику иудаизма — в своих светских расчетах, ради материальных выгод. Феномен усвоения сакральных принципов секулярной политикой — не новость. Некогда такое говорили про Маркса — пеняли ему, что он использует иудаизм как модель для экономической теории: пролетариат вместо избранного народа, идея коммунизма вместо внеисторического рая, и т. п. Действительно, иудаизм обладает сильной формообразующей — и странно, если бы было иначе: первая монотеистическая религия так или иначе, но влияет на проекты мира.

Однако речь не об этом; Шамир утверждает, что так называемая иудео-христианская цивилизация эволюционировала в сторону иудаизма, использовав иудейскую религию в качестве идеологического образца. Христианство оказалось неудобным в обращении, а иудейская концепция власти избранных (узаконенных Богом, кровью, демократией, капиталом, элитой — как угодно) — оказалась рабочей и удобной. По сути, произошел возврат в дохристианские времена, когда закон крови и рода первенствовал над милосердием. Таким образом, по Шамиру, фундаменталистская доктрина современного либерализма имеет определенные гносеологические корни. Мстительная политика израильских лидеров, их бесчеловечное отношение к палестинцам (и это у евреев, переживших геноцид!), цитаты из Ветхого завета, подтверждающие репрессии, — все это действительно похоже на логику мироуправляющей демократии. Если бы Шамир оказался прав — примеры и цитаты, им приведенные, потрясают — следовало бы осудить иудаизм в принципе; кстати, так многие и делали. И действительно, если читать избирательно книги Царств, но пропускать книги Пророков, можно составить представление об исключительной жестокости этой веры. Например, когда празднуют Пурим — то отмечают не только избавление еврейского народа от замышленного Аманом геноцида, но и поголовное истребление противной стороны, казнь Амана и его многочисленной родни, в том числе самой дальней, вероятно вовсе не посвященной в злодейские планы родственника. То есть можно, конечно, предполагать, что и родственники оказались бы столь же несимпатичными, как сам Аман, и заслуживают истребления, и на них лежит «историческая вина» (предполагать такое мы можем с той же степенью вероятности, что и считать, будто каждый немец — фашист), — но ведь можно допустить и противное? В какой мере истребление невинных людей (или людей, чья вина не доказана) достойно того, чтобы стать праздником?

Как забыть мстительное завещание Давида Соломону: «Вот еще у тебя Семей… он злословил меня тяжким злословием, но он вышел навстречу мне у Иордана, и я поклялся ему Господом, говоря: «Я не умерщвлю тебя мечом». Ты же не оставь его безнаказанным, ибо ты человек мудрый и знаешь, что делать, чтобы низвести седину его в крови в преисподнюю» (3 Царств, 2:8). То есть Давид поклялся Господом в милосердии, но коль скоро сын Давида данной клятвы не произносил, он вправе убить, и ему завещано убивать. Поистине от такой морали до морали христианской — крайне далеко. А для морали имперской — разве можно придумать лучший образец?

И однако милосердный Иисус — сам принадлежит традиции иудаизма, с этой традицией он не порывал ни в коем случае. «Не думайте, что Я пришел нарушать закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не перейдет небо и земля, ни одна йота и ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все» (Матф. 5:18).

Значит ли это, что милосердие возможно лишь после того, как до последней йоты исполнится воля иудейского закона — а мы знаем, что это не самый снисходительный закон — и тем самым милосердие будет распределяться среди избранных? Или — сам Христос и пророки настаивают на этом, в этом именно и состоит пафос пророчеств — закон иудейский следует толковать шире, не по крови, но по духу, не для субботы, но для человека?

Это противоречие внутри иудео-христианской традиции поражает. Нет никаких сомнений в том, что это неразъемная, единая традиция, и также в том, что противоречия эти — во всей непомерной сложности своей — унаследованы цивилизацией.

Известная претензия христианского мира «евреи Христа распяли» встречает то простое фактическое возражение, что Христос — обличенный Синедрионом как враг порядка почище Вараввы — сам был рожден матерью еврейкой. Да и отчим его был еврей. И апостолы — тоже не арийцы.

В этом утверждении иудео-христианской традиции как формообразующей цивилизации — невероятное внутреннее противоречие. С одной стороны, взрывной характер еврейской идеи очевиден. И с другой — столь же очевидна вопиющая константность идеи, ее способность сохраняться неизменной на протяжении тысячелетий, не принимая никакого изменения — более того, препятствующая изменению. В этой двуприродности идеи — и беда, и величие, и суть еврейского вопроса. Собственно говоря, такая двуприродность есть олицетворение идеи истории.

История евреев такая длинная, что может возникнуть вопрос о соответствии евреев сегодняшних — тем, ветхозаветным. Скажем, нынешние греки не буквально похожи на древних греков, сегодняшние обитатели Египта — не те же самые египтяне, что строили пирамиды, а жители Апеннинского полуострова не напоминают древних римлян. Евреи, рассеянные в течение двух тысяч лет, сохранили себя как особенную нацию — есть основание назвать это чудом. Вполне могло случиться так, что жизнь среди других народов, смешанные браки, разные социальные роли — приведут к тому, что нация утратит себя. Мало ли что могло случиться за такой срок? Скажем, Артур Кестлер полагал («Тринадцатое колено израилево»), что те, кто считаются в двадцатом веке евреями-ашкенази, вовсе не евреи, но потомки гуннов и уйгуров, а значит, термин «антисемитизм» не имеет никакого смысла. Происходит, считал он, прискорбное недоразумение, разделяемое и палачами, и жертвами: весь конфликт лишь плод воображения, возбужденного идеологией.

Историческая правда, однако, состоит в том, что именно идеологией еврейство и скреплялось веками — иною доказательства преемственности нации не требуется. Основная цель еврейства сводилась к тому, чтобы в гонениях хранить завет Моисея, и завет сыграл роль, если можно так выразиться, исторического консерванта. То время, которое иные народы склонны рассматривать как бурную историю, для евреев лишь эпизод в их долгом пути. Ветхий завет (то есть обособленная история творения и учения, грехов и рассеяния, пленения и выхода из плена) пишется бесконечно — в книге прибавилось несколько глав, только и всего. В XX веке была написана дополнительная повесть о Холокосте, глава о сионизме, эпизоды русской революции, хроника новых войн на Востоке — и текст великой книги увеличился, но принципиально ничего не поменялось.