Она засмеялась.

– Николаю? Доверять? Вы даже не представляете, какие безумные вещи он мне наговорил, – она сделала таинственный жест в сторону окна, подошла и отодвинула занавеску: стекло было разбито. Я спросил, что случилось, но она не обратила внимания на мой вопрос. – Это просто какой-то дурной сон. – Не замечая нас, она ходила по гостиной и повторяла: – Он приедет. Скоро. Завтра. Он обязательно приедет.

Но Тредубов не приехал. Поиски, которые по-настоящему начались где-то дней через десять, когда ни у кого не осталось сил просить об этом, не дали никаких результатов; с тех пор «Русский парижанин» перестал активно действовать, номера выходили редко; многие отвернулись от Шершнева – невразумительность его рассказа вызвала волну сомнений, клеветники поговаривали, что он сексот НКВД, подозрительность в среде русской эмиграции, как и бедность, были и остаются хроническими; быстро помирившись с Сержем, Игумнов отстаивал его честь, советуя ему поменьше обращать внимание на болтовню. «Нас не так просто сломить. Грош нам цена, если мы остановимся. Ничего, ничего… Продолжаем свое дело. Делаем следующий номер».

* * *

– Не беспокойтесь так, Роза Аркадьевна, – ласково говорил Каблуков, – подумаешь, не успели заявление подать. Это всегда исправить можно. Нет никаких ограничений. Поверьте мне, заявление и теперь примут, и с радостью! Я могу вам устроить аудиенцию с товарищем Богомоловым…

– Неужто он меня примет?

– С превеликим удовольствием, дорогая Роза Аркадьевна. Такие люди, как вы, на вес золота. Россия нуждается в таких людях, как вы…

– Да в чем же моя ценность? Я всегда работала в таких организациях, прямо скажем, антисоветских. Неужели мне все это простится?

– Это больше ничего не значит совершенно. Война многое изменила, в том числе взгляды на эмиграцию. Эмиграции просто не должно больше быть! Всем надо вернуться, потому что Россия нуждается в вас… Я был в СССР. Говорил с людьми, видел многое. Возрождение православия – вот главное, и оно мне внушает надежду на многое. Но, как бы я ни радовался этому, однако, должен заметить: не хватает духа прежней России. Такие люди, как вы, как Анатолий Васильевич, как многие, многие ваши друзья, просто обязаны вернуться, чтобы возродить из пепла и руин нашу Родину. Неужто сама по себе эта цель не воодушевляет? Да и что тут думать? Посмотрите, как вы мучаетесь в проклятом Париже. Комнатка у вас маленькая, платите вы небось за нее половину того, что получаете, а получаете от силы три тысячи франков. Сколько можно терпеть?

Дверца большого платяного шкафа со скрипом отворилась. Каблуков от неожиданности встал. Роза Аркадьевна тоже встала и отошла в сторону от стола. Несколько секунд они стояли в немой и полностью неподвижной сцене, ожидая: что будет дальше? Пауза. Вдруг внутри шкафа послышалось шуршание, точно занавес раздвигался. Чертыхаясь и кашляя, стряхивая с себя пыль, из шкафа вышел Анатолий Васильевич Игумнов.

– Ну, все… Простите, Алексей Петрович, что не дал вам довести ваш… изумительный монолог до конца…

– Вот так фокус! – скрипнул Каблуков, весь бледный и растерянный от злости. – Ах, вы, Роза…

– …и вы, Роза Аркадьевна, ради Бога, простите… Не вытерпел!

– Правду говорят, странный вы человек, Анатолий Васильевич.

– Здравствуйте, господин Каблуков, – кряхтел, распрямляя спину, редактор. – Ох, и тесно же там! Ну, вы из Англии прибыли, а там такие странности должны быть в порядке вещей…

– Нет, господин Игумнов, не бывало. Ну и методы! Подслушивание! Да вы – комедиант!

– Методы, методы… Да те же, что и у вас, другого не заслуживаете, мсье. – Игумнов сел на место Розы Аркадьевны (она уже звякала чашками на кухоньке), взял со стола бумажку, стал обмахиваться. – Ух, пыльно же в моем шкафу! Пока в него сам не залезешь, не узнаешь.

– Так это что же, получается, ваша квартира?

– Да. Разыграли вас, Алексей Петрович, разыграли… Вот как попались…

– Ох и бедно вы живете, Анатолий Васильевич. А могли бы…

– Бросьте! Со мной даже не начинайте! Вот что я вам скажу…

– А почему вы решили, что я стану вас слушать? Могу повернуться и уйти.

– Не уйдете. Садитесь, садитесь.

– Силой удерживать будете? – Каблуков сел.

– Нет, зачем же?

– Тогда почему?

– Вы, мсье Каблуков, человек тщеславный. Вас до безумия интересует все, что думают про вас другие люди, иначе вы бы такую интригу не сплели в нашем обществе. И теперь, когда я такую комедию разыграл, вы наверняка от любопытства умираете. Хотите знать, что меня заставило на вас охотиться таким оригинальным образом.

– Ошибаетесь. Я и так знаю ваши причины. Про шкаф не знаю, не скажу, это уж причуды ваши, гадать не стану. А то, что вас интересую я, это мне вполне понятно, так как преуспел я поболее вашего. Интрига тут простая. Она есть соперничество. Что тут еще скажешь? Вы тоже тщеславны и амбициозны, и вы, заметив мой успех в вами упущенном обществе, не могли не испытать укола самолюбия, завести, ревности, тщеславия. А когда-то вы пинали меня…

– Я? Вас? – Игумнов нахмурился, делая вид, будто пытается припомнить.

– Не вы лично, но – ваше окружение, вами созданные демоны… Не пытайтесь напрягать вашу память, мсье Игумнов, было то давно, да, дела давно минувших дней… Но не удивительно ли, как история все расставляет по своим местам и выявляет победителей! Этим я всегда восхищался. Не могу без восторга смотреть на наши дни. В любопытнейшее время живем, не правда ли? В оборотное! Реки людские вспять текут, а? И на нас с вами, господин Игумнов, смотрю с удовольствием. На наш с вами финиш, так сказать. Все-таки история – марафон. Кто-то на белом коне, а кто-то из пыльного шкафа выползает чертыхаясь. Подвели вас ваши недальновидность и прямолинейность, подвели…

– Вы считаете?

– Да, да…

– Неужто не на ту лошадку поставил?

– И это тоже. Вы – консерватор, но прежде всего вы – гуманист, мыслите себя спасителем душ. Ходите, людей отговариваете, думаете, что спасаете, только заблуждаетесь. Общему делу от этого только хуже. Не стойте на пути у стада – сомнет! Остановить их нельзя, потому что толпой руководит импульс. В основе всего он. Это как звериное чутье. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Куда один, туда другой, за ними остальные.

– Вот вы как о людях, – покачал головой Игумнов.

– Но признайтесь, вы тоже сгораете от любопытства. Хотите знать, зачем я все это делаю. Признайтесь?

– Нет. Мне все ясно. Яснее ясного!

– И?

– Деньги. Личная выгода. Власть над человеком. Склонить старого эмигранта, настоять на своем, задурить голову, внушить свою ложную веру, внушить фальшивую картинку действительности – вот оно, ваше удовольствие. Вы действуете подобно сектанту, который затягивает в свой вывернутый мир слабых людей. Только потом вы их сдаете на растерзание НКВД, а сами за то барыши получаете.