– Ай да, докторша! Она своё возьмёт! – обрадовался Марей.

– А мы тоже его ждём, Уля. Он был тут, а потом ушёл в Заболотную тайгу. И у нас есть новости. Садитесь, расскажу, – сказала Софья и придвинула свободный круглый чурбачок.

Ульяна сняла ружьё, патронташ и села, чувствуя под взглядами Софьи непонятную скованность.

– И мы тут тоже кое-что нашли. – Софья подробно рассказала о работе на раскопках.

Ульяна слушала, не пропуская ни одного слова, и всё поглядывала на Софью. «Красивая! Ишь глаза-то какие – большие и влекущие!.. А брови-то как дуги… И счастливая! Пришла и сразу нашла. А я копала, копала… И добрая, видать, она, рассказывает всё-всё. И простая… Увидела и с первого раза: «Садитесь».

Мысли неслись в голове Ульяны в стремительном вихре.

А Софья продолжала рассказывать:

– Он так нужен – прямо позарез! Сегодня утром вышла я на берег и давай орать во всё горло: «Алёша! Алёша!» Вдруг, думаю, где-нибудь он неподалёку ходит, услышит, поймёт, что нужен. Марей Гордеич смеётся, я тоже, а всё-таки кричу.

Ульяна про себя отметила, что Софья назвала Краюхина Алёшей. «Ну ясно, всё ясно. Разве я-то позволила бы себе так назвать его?» – подумала она, и ей стало неудобно сидеть на чурбачке, и вдруг какая-то озорная мысль промелькнула в её голове: «Ну и кричи и зови его, а я-то найду его хоть на краю земли».

Ульяна вскочила на ноги, быстро повесила на плечо ружьё, опоясалась патронташем, крикнула:

– Находка! Ффью! Айда!

– Ты куда, Уля? – удивлённо спросил Марей.

Софья и рабочие так были поражены всем происходящим, что не нашли слов и только переглянулись.

– В Заболотную тайгу, дедушка, к Алексею Корнеичу! – оборачиваясь на ходу, бросила Ульяна и скрылась в пихтовой чаще.

Софья кинулась вслед за Ульяной.

– О нас не забудьте сказать! Мы ждём его! – крикнула она вдогонку.

Ульяна не отозвалась. И оттого, что она не отозвалась, Софья почувствовала, как сердце её стиснула боль. Ну, почему она-то не может вспорхнуть вот так же, как эта таёжная птаха? Почему? «Да потому, что ты воробей, под застрёхами твоё место», – ожесточённо подумала она о себе.

Софья побежала в чащу. Ей захотелось догнать Ульяну, сказать ей, что она любит Краюхина, и упросить взять её с собой в эту далёкую и загадочную Заболотную тайгу. Но Ульяны и след уже простыл. С минуту Софья стояла, опустив руки, сама не своя. Находка залаяла где-то очень далеко, потом донеслись отзвуки голоса Ульяны: она пела.

Сама не зная отчего – от обиды ли на Ульяну, от досады ли на свою неприспособленность к таёжной жизни или от неутолённой любви к Алексею, – Софья заплакала, и опущенные плечи её вздрагивали, как в ознобе.

Долго бродила она по лесу. В одном месте под густым кедром Софья увидела ямку, наполненную водой. Она склонилась над ямкой, чтобы посмотреть на себя. Гладь воды отражала как зеркало. Софья поправила волосы, намочила ладонь и приложила к глазам. Убедившись, что на лице не осталось никаких следов слёз, она пошла на стан. Ей хотелось, чтоб никто-никто во всём белом свете не узнал об этих минутах её горького и безутешного отчаяния, объяснить которое толком она не смогла бы и сама.

Заболотная тайга – это непроходимые тёмные леса, глубокие лога, взрытые весенними потоками, ребристые бугры с голыми плешинами, возникшими после гроз-лесоломов, бездонные озёра, вечно затянутые паутиной, затхлые болота, покрытые кочкарником, сивым мхом, вонючим багульником-клоподавом, и ручьи, бессчётные ручьи, то прозрачные и звонкие, как хрустальное стекло, то чёрно-бурые, как дёготь, и угрюмые, совершенно безмолвные в своей немоте.

Случается часто так: над Улуюльем светит солнце, сияет голубое небо, а Заболотная тайга курится испариной, хмурится клубами тумана, заунывно шумит без ветра, поскрипывает, постукивает сушняком.

Краюхин шёл не спеша, посматривал по сторонам, насколько это было возможно в зарослях кедрача, ельника, черемушника, осинника, черносмородинника. Временами он останавливался, прислушивался: «Э, чёрт её возьми, эту Заболотную тайгу! Неуютно, неприветливо и в любой миг на медведя можно наскочить!» Стараясь хоть как-нибудь спастись от надоедливых и липких комаров, заполнивших весь воздух, то и дело впивавшихся в самые чувствительные места шеи и лица, Краюхин беспрестанно курил.

«У тайги, как у города, есть свои проспекты и закоулки. Тунгусский холм – это Дворцовая площадь, Синеозёрская тайга – Невский проспект, а Заболотная тайга – старая Нахаловка», – рассуждал он сам с собой. Он припомнил, что о Заболотной тайге сказал старый Марей: «Если, Алёша, черти и лешие есть, они все там водятся».

Краюхин любил большие переходы по тайге, особенно по местам, мало знакомым ему. Во время ходьбы хорошо думалось. То, что не успевал Краюхин обдумать дома, он часто додумывал в пути. Именно в эти часы он мысленно вёл полемику с противниками своих взглядов, строил новые догадки, мечтал о широком развёртывании капитальных изысканий по всему Улуюльскому краю.

Сейчас, присматриваясь к сумрачным краскам Заболотной тайги, он вспоминал всё, что хранилось в его записях об этой части Улуюлья.

Прежде всего он подумал о карте отца. На ней Заболотная тайга была заштрихована прямыми чёрточками. В двух местах на этой части карты отец оставил прямоугольники, слегка затушеванные красным карандашом. Краюхин был убеждён, что пометки отца относились к периоду гражданской войны. Партизан здесь не было. Самой крайней точкой их пребывания в тайге был улуюльский староверческий скит, а это от Заболотной тайги самое меньшее двадцать километров.

Что же в таком случае обозначил отец своими пометками?

Думал Краюхин и над рассказами охотников, записанными им в разное время, об ошибках компаса, которые случались в Заболотной тайге.

Марей Гордеич подтвердил всё это без колебаний:

– В Заболотной тайге, Алёша, магнитные земли близко. Там на компас надежда плохая. Уведёт куда не надо. Я один раз и сам испытал это: три дня мы кружили с братией на одном и том же месте…

Дорого бы дал Краюхин за то, чтобы попасть в подобные обстоятельства. Правда, проверить точность компаса в Заболотной тайге было не просто. Карта Улуюльского края не отличалась большой точностью. В таком деле могли бы пригодиться геодезические приборы, но их Краюхин не имел. Вся надежда была на самого себя: надо было обшарить всю Заболотную тайгу руками, глазами и поставить показания компаса под проверку.

Краюхин понимал, что ему предстоит тяжёлая и длительная работа, но это нисколько не пугало его. И понятно почему: никакое другое желание не владело им в эти дни с такой силой, как желание познать Улуюлье, приблизиться к разгадке его захороненных сокровищ.