Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот о чем я просил Господа. Я молился всем сердцем, желал этого всеми силами души и разума. Я чувствовал, как молитва исходит из каждой поры моего тела; я молился так, будто каждый волос на моей голове был посылающей радиосигналы антенной и каждый из них трещал от разрядов, и мой крик силой в несколько мегамиллионов ватт разносился по всему беспредельному космосу, достигая далеких ушей Всезнающего и Всемогущего.
Только ответь мне.
Умоляю.
Не помню, сколько я простоял так на коленях, молясь и проливая слезы. Может быть, десять минут, а может, и дольше. Я знал, что, когда встану, должен буду выйти туда, где меня ждали доктор Лезандер и отец, и сказать им…
И тут я услышал хрип, ужасный звук, с которым воздух ворвался в разорванные, полные крови легкие.
Подняв голову, я посмотрел на Бунтаря и увидел, что пес собирает все силы, чтобы подняться. У меня на затылке зашевелились волосы, по спине пробежал холодок. Бунтарь приподнялся на передних лапах, его голова моталась из стороны в сторону. Он завыл, и этот долгий ужасный вой пронзил меня, словно кинжал. Он повернул морду назад, будто собирался схватить себя за хвост, его единственный живой глаз блестел, а на морде с оскаленными зубами застыла улыбка смерти.
— Помогите! — заорал я. — Папа! Доктор Лезандер! Помогите, скорее!
Спина Бунтаря внезапно сильно изогнулась. Мне пришло в голову, что его истерзанный позвоночник не выдержит подобной нагрузки и сломается. Послышался странный шелест, похожий на шуршание семян в сосуде из высушенной и выдолбленной тыквы. После этого тело Бунтаря забилось в конвульсиях, он упал на бок и больше не двигался.
В комнату вбежал доктор Лезандер, следом за ним — отец.
— Отойди от него, — приказал доктор и положил руку на грудь собаки.
Потом он достал стетоскоп и послушал сердце Бунтаря. Приподнял веко здорового глаза собаки: тот закатился наверх, так что оставался виден только белок.
— Держись, приятель, — шепнул отец и взял меня за плечи обеими руками. — Нужно держаться.
— Ну что ж, — проговорил наконец доктор Лезандер, — думаю, что подписывать ничего уже не придется.
— Нет! — выкрикнул я. — Нет! Папа, нет!
— Пойдем домой, Кори.
— Но, папа, я же молился! Я просил, чтобы он не умирал. Бунтарь не мог просто так взять и умереть.
— Кори. — Голос доктора Лезандера был тих, но тверд.
Я взглянул на него сквозь пелену горячих слез.
— Бунтарь…
Кто-то чихнул.
Мы все вздрогнули — звук оказался настолько неожиданным и громким, словно в гулком, выложенном кафелем помещении прозвучал взрыв. Потом кто-то тяжело и хрипло вздохнул.
Бунтарь привстал, из его ноздрей сочилась кровь и пена. Здоровый глаз метался по сторонам, он тряс своей ужасной головой, будто хотел стряхнуть с себя долгий тяжкий сон.
— Мне казалось, он… — начал было отец.
— Но он умер! — Доктор Лезандер был совершенно потрясен, его глаза расширились от удивления. — Майн… Господи боже мой! Эта собака была мертва!
— Бунтарь жив! — крикнул я. Шмыгнув носом, я широко улыбнулся. — Он жив! Я же говорил вам!
— Это невозможно! — потрясенно выкрикнул доктор Лезандер. — У него же перестало биться сердце! Он умер.
Бунтарь попытался встать на лапы, но у него не хватило сил. Потом сильно рыгнул. Я подошел к своему псу и дотронулся до теплого изгиба его спины. У Бунтаря началась икота; он припал головой к столу и принялся лизать холодную сталь.
— Он не умрет, — уверенно сказал я, перестав плакать. — Я молился, и смерть ушла от него.
— Я не могу… я не в силах… — начал было доктор Лезандер, но больше ничего не смог выговорить.
Дело № 3432 так и осталось неподписанным.
Бунтарь спал и просыпался, вновь засыпал и опять просыпался. Доктор Лезандер время от времени проверял его пульс и измерял температуру, записывая показания в журнал. Спустившись из кухни, миссис Лезандер спросила нас с отцом, не хотим ли мы чая с яблочным пирогом, и мы поднялись вслед за ней наверх, в кухню. Во мне укрепилась уверенность, что, пока меня не будет рядом, мой пес не умрет. Мы с отцом выпили по чашке чая с пирогом. Потом отец позвонил маме и сказал, что, похоже, Бунтарь выживет, а мы скоро вернемся домой.
Между делом я забрел в каморку рядом с кухней, где на крючках, вбитых в потолок, висели четыре птичьи клетки, а в собственной клетке безостановочно носился в колесе хомяк. Из птиц там жили канарейка и длиннохвостый попугай, две другие клетки были пусты. Канарейка сладкозвучно запела. Вошла миссис Лезандер с пакетиком птичьего корма.
— Покормишь наших пациентов? — спросила она.
Я ответил согласием.
— Только давай им понемножку. Они еще не совсем поправились, но скоро им должно полегчать.
— Кто их хозяева?
— Попугайчика принес мистер Гровер Дин. А владелица этой милой канарейки — миссис Юдит Харпер.
— Миссис Харпер? Моя учительница?
— Да, совершенно верно.
Наклонившись вперед, к клетке с канарейкой, миссис Лезандер стала издавать тихие чмокающие звуки. Они звучали странно, поскольку исходили от женщины, чье лицо более всего напоминало морду лошади. Увидев корм, канарейка принялась осторожно выбирать себе семена.
— Ее зовут Колокольчик. Привет, Колокольчик, ты мой ангел!
У Луженой Глотки есть канарейка по имени Колокольчик! Вот это да! В голове не укладывается.
— Больше всего на свете я люблю птиц, — сообщила мне миссис Лезандер. — Они так добры и доверчивы, так близки к Богу. Только посмотри на них, на моих крылатых друзей!
Проводив меня обратно в гостиную, миссис Лезандер показала мне набор из двенадцати сделанных из керамики и раскрашенных вручную птичек, аккуратно расставленных на пианино.
— Я привезла их с собой из Голландии, — сказала она. — Сколько я себя помню, они всегда были со мной, эти маленькие птички.
— Они очень красивые.
— Они не просто красивые. Глядя на них, я предаюсь приятным воспоминаниям: я вижу Амстердам, каналы и тюльпаны — тысячи тюльпанов, распускающихся весной.
Миссис Лезандер взяла в руку керамическую малиновку и указательным пальцем погладила ее алую грудку.
— Когда мы бежали, мне пришлось в спешке укладывать чемоданы, и мои