– Мне придется уйти. Извини. Я позвоню.

Он даже не успел посмотреть на ее реакцию, да и не очень хотел.

Слегка прихрамывая – он неловко подвернул колено, когда вскочил из-за стола, – Страйк заспешил из ресторана и вновь прижал к уху мобильный. В ответ на любую его попытку хоть что-то сказать Карвер изрыгал нечто маловразумительное.

– Карвер, выслушай меня! – заорал Страйк, оказавшись на тротуаре. – Мне надо… Зараза, да послушай ты!

Но полицейский только распалился еще сильнее; монолог его становился все более оглушительным и непристойным.

– Ты, хлызда вонючая, послал ее на задание… Я тебя насквозь вижу… мы сами нашли, ублюдок, мы нашли связь между церквями! Если бы ты… да заткни хлебало, кому сказано, сейчас я говорю! Если ты, сука, еще хоть раз сунешься…

Страйк тащился сквозь теплый вечер, колено ныло, отчаяние и ярость нарастали с каждым шагом.

Целый час он добирался до квартиры Робин на Гастингс-роуд. За это время Карвер, сам того не желая, полностью ввел его в курс дела. В этот вечер полиция нагрянула к Робин домой; видимо, допрос продолжался и сейчас: ее расспрашивали о вторжении в дом Брокбэнка, результатом которого стало поступившее заявление о растлении малолетних и бегство подозреваемого. С фотографией Брокбэнка ознакомили всех сотрудников правоохранительных органов, но, судя по всему, задержать его пока не удалось.

Страйк не предупредил Робин о своем приходе. Свернув на Гастингс-роуд с такой скоростью, на какую только был способен, он сразу заметил, что в окнах ее квартиры горит свет. Из подъезда вышли двое полицейских, безошибочно узнаваемых даже в штатском. Стук захлопнувшейся двери эхом разнесся по всей тихой улице. Страйк метнулся в темноту; полицейские, негромко переговариваясь, шли к машине. Когда они отъехали на безопасное расстояние, он поспешил к белой двери и нажал на кнопку звонка.

– Я считал, мы обо всем договорились, – раздался из прихожей голос раздосадованного Мэтью. Видимо, жених Робин думал, что его не слышно, поскольку, завидев посетителя, тут же стер с лица заискивающую улыбку.

– Что надо?

– Я должен поговорить с Робин, – ответил Страйк.

Мэтью замешкался, намереваясь преградить путь незваному гостю, но тут из-за спины будущего зятя появилась Линда.

– Ой! – вырвалось у нее при виде Страйка.

Ему показалось, она осунулась и постарела оттого, что ее дочь оказалась на волосок от гибели, добровольно придя в дом зверя-насильника и вновь подвергшись нападению. Страйк чувствовал, как в нем нарастает ярость. Он уже готов был выкрикнуть имя Робин, чтобы она вышла на порог, но тут она сама вслед за матерью возникла из-за спины Мэтью. Она тоже изменилась: стала непривычно бледной и худой. Как всегда, лицом к лицу она показалась Страйку более миловидной, чем в мыслях. Но от этого он ничуть не смягчился.

– Ой! – вырвалось у нее по-матерински бесцветно.

– Надо поговорить, – сказал Страйк.

– Давай. – Робин с легким вызовом вздернула голову, и золотисто-рыжие кудри заплясали по плечам; она перевела взгляд с матери на Мэтью, потом на Страйка. – Проходи на кухню, что ли.

Он последовал за ней по коридору в тесную кухню, где в угол был втиснут маленький столик для двоих. Робин плотно затворила дверь. Они не садились. У раковины громоздилась немытая посуда: очевидно, полицейские прервали семейный ужин. Почему-то Страйка доконало это наглядное свидетельство спокойствия Робин после того хаоса, который она посеяла своими действиями.

– Тебе было ясно сказано, – начал он, – не приближаться к Брокбэнку.

– Да. – Бесстрастный голос Робин разозлил его до предела. – Я помню.

Страйку подумалось, что Мэтью с Линдой, наверное, подслушивают за дверью. В кухне пахло чесноком и помидорами. За спиной Робин на стене висел календарь с регбийной символикой. Тридцатое июня было обведено жирным кружком, а под этой датой читалось: «Домой. К свадьбе».

– Но ты все равно туда поперлась! – возмутился Страйк.

Ему уже виделось, как он сейчас схватит педальное мусорное ведро и швырнет в запотевшее окно. Он замер, широко расставив ноги на потертом линолеуме, и уставился в ее бледное, упрямое лицо.

– И правильно сделала, – заявила Робин. – Он насиловал…

– Карвер убежден, что тебя подослал я. Брокбэнк в бегах. Ты загнала его в подполье. И каково тебе будет, если теперь он порежет на куски следующую, которая и пикнуть не успеет?

– Не смей делать из меня виноватую! – У Робин зазвенел голос. – Не смей! Это ты избил его при задержании! А иначе он, скорее всего, оставил бы в покое Бриттани!

– То есть ты все сделала правильно? – Он не сорвался на крик только потому, что слышал, как за дверью топчется Мэтью.

– Я пресекла издевательства над Эйнджел, и если ты это осуждаешь…

– Из-за тебя, черт побери, рушится мой бизнес, – прошипел Страйк, и Робин замерла. – Нам запретили приближаться к подозреваемым, но ты сунулась не в свое дело, и теперь Брокбэнк залег на дно. Пресса раздерет меня на куски. Карвер скажет, что я сорвал операцию. Меня уроют. Даже если тебе на это плевать, – лицо Страйка застыло от гнева, – задумайся о находке полицейских: они установили, что связывало церковь, которую посещала Келси, и приход в Брикстоне, к которому принадлежал Брокбэнк. Это тебе известно?

Робин опешила:

– Нет… я не знала…

– Так чего же ты ждешь – фактов? – Под резким верхним светом глаза Страйка потемнели. – Зачем? Беги, доложи ему, что полиция у него на хвосте.

Робин в ужасе замолчала. Страйк уставился на нее, как будто с извечной неприязнью, как будто ничто и никогда их не объединяло, не связывало друг с другом. Она бы уже не удивилась, начни он сейчас в ярости стучать кулаком по стенам и шкафам, а то и…

– На этом все, – объявил Страйк.

С некоторым удовлетворением он заметил, как она вдруг сжалась и стала белой как полотно.

– Ты ведь не…

– Не всерьез? Неужели ты думаешь, что мне нужен партнер, который нарушает приказы, делает то, что я категорически запретил, выставляет меня, нахер, перед полицией себялюбивым идиотом, затычкой в каждой бочке и в довершение всего прямо под носом у полицейских подстрекает к бегству подозреваемого в убийстве?

Он выплеснул это на одном дыхании, и Робин, попятившись, сшибла со стены календарь, который упал на пол с неслышным ей шорохом и стуком – так сильно стучала у нее в ушах кровь. Робин боялась потерять сознание. Она не раз представляла, как он взревет: «Я должен тебя уволить!», но ей никогда не приходило в голову, что это произойдет на самом деле, невзирая на ее вклад в общее дело, на опасности, раны, предвидения и озарения, бесконечные часы неудобств и тягот: что все это будет отметено, все будет сведено на нет одним лишь актом неповиновения, хотя и продиктованного благими намерениями. Она не могла даже набрать в легкие воздуха, чтобы возразить, потому что ответом на любые ее слова заранее стало написанное у него на лице ледяное презрение к ее никчемности.