Однако же свидетельства попавших в плен и не расстрелянных на месте испанцев возвращают эту катастрофу в земные измерения. Они рассказывают о голоде на поврежденных судах, о том, как умирали раненые, лишенные воды и пищи, как люди бросались за борт, как всех постепенно охватывало беспросветное отчаяние. Лишь немногие благодаря помощи святых сохранили в этом кошмаре присутствие духа.

В конце октября, почти через три месяца после грандиозного морского сражения в проливе Ла-Манш, Джеффри Фентон, английский министр по делам Ирландии, прогуливался по побережью в графстве Слайго. Давно уже представлял он корону в Ирландии и был свидетелем многих здешних войн и большой крови. Но в этот ненастный осенний день глазам его предстала не виданная прежде картина. На протяжении менее чем пяти миль, писал он впоследствии Сесилу, я насчитал более тысячи ста разлагающихся трупов испанских моряков.

Холодным декабрьским полуднем с трапа личного королевского корабля, ошвартовавшегося у Уайтхолла, сошел, приветствуемый встречающими, Андре де Месс. Он прибыл в Англию в качестве специального посланника французского короля Генриха IV, в недавнем прошлом — Генриха Наваррского, с незавидной миссией выяснить позицию Елизаветы в отношении войны с Испанией.

Заканчивался 1597 год. Девять лет прошло с тех пор, как Англия, к собственному и всей Европы изумлению, взяла верх над «Непобедимой армадой». Однако разгром испанского флота парадоксальным образом не только не положил конец войне, но, напротив, лишь укрепил Испанию, так что теперь флот ее стал даже сильнее, чем в ту пору, когда герцог Медина начинал в Лисабоне свой фатальный поход. Восторг, охвативший Англию в 1588 году, вскоре сменился чувством тревоги, ибо Испания не просто восстановила свои военные корабли, но и направила сухопутные войска в Пикардию и Бретань, намереваясь создать плацдарм для последующего вторжения в Англию.

Помимо того, король Филипп начал в последнее время проявлять активность в Ирландии, оказывая поддержку продовольствием и деньгами главарю мятежников Тайрону. По его приказу проводились замеры глубины прибрежных вод на предмет возможной морской операции. В те самые минуты, что де Месс поднимался в сопровождении встречающих по лестнице, ведущей в нижние помещения королевского дворца, двор оживленно обсуждал последние вести из Ирландии. Только что скончался английский губернатор. (иные утверждали, что он был отравлен), и Тайрон со своими испанскими союзниками принялся жечь деревни и безжалостно расправляться со всеми, кто противостоял ему.

Посланника провели в залу приемов и предложили присесть. Королева примет его незамедлительно.

В сравнении с мрачным проходом с реки во дворец — де Месс нашел его «неимоверно унылым» и «оскорблением королевского жилища» — зала приемов блистала великолепием. Стены обиты голубыми и алыми гобеленами, сверкающими золотом, украшены позолотой и ярким орнаментом. Ноги утопают в толстых коврах из Персии и Индии, столы и буфеты покрыты тяжелыми скатертями. По всей зале расставлены самые причудливые, украшенные серебром предметы: яйца страуса, чаши из кокосового ореха, гончарные изделия, миниатюры из хрусталя и перламутра; украшения в форме лягушек, саламандр, золотых цветков, огромных каштанов отливают блеском полудрагоценных камней.

И тем не менее самая главная достопримечательность залы — десятки придворных. Рыжие бороды, сверкающие серьги, украшенные драгоценностями мечи и кинжалы, раззолоченные камзолы затмевали все, в том числе и убранство комнаты, вызывая чувство, близкое к благоговению.

Но только не у француза. Ибо, как ни ослепительна была сама зала и уж тем более публика, ее наполнившая, не для того, чтобы лицезреть ее, приехал он сюда. Это всего лишь фон главной жемчужины и двора, и всей Англии — несравненной и фантастической, хоть и исполнилось ей уже шестьдесят четыре года, ее величества королевы.

За сорок лет, прошедших со времени ее коронации, Елизавета Тюдор неизменно оставалась предметом самых оживленных разговоров и сплетен, но за последнее десятилетие Елизавета превратилась в легенду.

Она пережила большинство из своих современников. Немного осталось в Европе людей, которые могли бы вспомнить времена, когда Елизавета не была еще английской монархиней. Пережила она и почти всех тех при своем дворе, кто некогда покачивал головой при виде этой хрупкой, болезненной женщины, бормоча про себя, и не только про себя, что царствование ее долго не протянется. Ушли едва ли не все из ее ближайшего окружения: Хэттон, почтенный Уолсингэм, почти ослепшая под старость Бланш Перри, возлюбленный королевы Лестер. Его недолгое командование в Тилбери оказалось последним в жизни графа — вскоре он умер в полном одиночестве и не оплаканный никем, кроме самой королевы. Рядом оставался только Сесил, которого — ходить он уже не мог — возили теперь в кресле-коляске.

И лишь Елизавета стояла, как незыблемая скала. Сорок лет она правит в одиночку, без мужа (хотя, если верить молве, отнюдь не без любовников), демонстрируя поразительную способность повелевать и добиваться своего. Одиночество, с которым она несколько раз едва не простилась, притом с удовольствием, — стало теперь, когда королева постарела, чуть ли не основой всей легенды. По иронии судьбы эта чувственная, страстная женщина останется в истории как Королева-девственница.

Ее великолепные дворцы еще при жизни хозяйки превратились наполовину в музеи, наполовину в мавзолеи, вельможные посетители которых платили немалые деньги, чтобы только увидеть королевский клавесин, почти весь из стекла, кровать, позолоченная спинка которой была украшена изображениями диких зверей, разноцветные страусовые перья, обитый коричневым бархатом и сверкающий драгоценностями трон. В Виндзоре тем же самым посетителям показывали ее ванные комнаты почти сплошь из зеркал; в Хэмптон-Корте — тронную залу, при входе в которую буквально дух захватывает, — из-за несравненных золотых, серебряных и иных украшений ее называли «райской». Лишь немногие из приезжавших посмотреть на это диво удостаивались хотя бы краткой аудиенции у королевы, и уж никто из них не передал своих впечатлений так же подробно, как де Месс.

Ожидая королеву в зале приемов, посланник, должно быть, перебирал в уме все, что ему довелось слышать о ее личности и привычках. Несомненно, на него произвело впечатление уже то, что ее величество оказала ему честь, предоставив в его распоряжение апартаменты, в которых раньше располагался Франсис Дрейк. С другой стороны, осведомители описывали ему королеву как стареющую мегеру, даму высокомерную и несдержанную, склонную считать себя гораздо умнее собственных советников и всячески третирующую их. Дипломатам, по слухам, приходилось в общении с ней туго, ибо готова она была выслушивать только то, что ей нравится; стоило заговорить о чем-нибудь для нее неприятном, как она немедленно прерывала собеседника потоком слов, нередко полностью искажая смысл того, что ей говорилось. Точно так же Елизавета представляла в превратном свете характер этих бесед своим советникам, так что де Мессу советовали записывать их и затем передавать запись в Совет. А хуже всего то, что, как он выяснил, Елизавета особенно дает волю своему буйному темпераменту, когда речь заходит о Франции и короле Генрихе IV, в частности. По прошествии некоторого времени посланника провели темным проходом в личные покои, это святилище ее величества, где она и встретила его, сидя на низком кресле.