– Сейчас заплачу от жалости, – буркнул Юрка. – Сами решили, какие проблемы? Никто вас пинком под зад на Середину не выпихивал.

– Ну ты и… кактус. Сплошные колючки.

– Какой есть. Можно подумать, вы – белый и пушистый. Скажете, там, дома, никого не бросили? За окошком… Если честно?!

Грин молчал.

– Че, ломает признаться?

Юрка говорил, противно растягивая звуки. Дед бы ему за такое – по губам.

– Сижу я как-то на лекции, – сказал Грин. – За окном дождь, и вообще мерзко. Осень. Первая пара. Одним глазом спишь, другим на доску смотришь. Производная дифференцируемой функции в точке локального экстремума… И такая меня тоска взяла! Вожу авторучкой, закорючки в тетрадь переписываю, а где-то потоп или землетрясение. Люди рискуют, других спасают. А я – вейн! – тут штаны протираю. Это было как… осознание, что ли. Мое место – там. Реализация себя, понимаешь? Не впустую жить… – Он глянул на Юрку и досадливо махнул рукой. – Ладно. Что теперь толковать.

Одну из улиц пришлось обойти стороной, там расквартировалась зейденская часть. Юрка без всякой надежды понюхал воздух. Если и найдется узел, сюда не добежишь – далеко. Но близко же все проверили! Где искать завтра? Стучаться в квартиры? Извините, можно, мы у вас под диваном пошарим?..

Юрка остановился.

– Алекс, знаете, что мы забыли? Саму дорогу! Там, где проезжает грузовик!

– Черт! Хотя… пустое дело. Рядом шли, я бы учуял.

– Может, слабый узел? Давайте вернемся!

– Скоро комендантский час.

– Мы успеем!

– Проверить – да, но не выйти из города, – Грин ругнулся сквозь зубы. – Пошли, только быстро.

В коридоре слышались голоса: кто-то орал по-зейденски, и оправдывался охранник, немилосердно коверкая чужие слова. Глухо ударило в потолок, еще раз. Протопали сапоги. Среди этого шума Егор услышал осторожный стук в стену: «Ольшевск наш. Видел газету». Выстукал в ответ: «И не возьмут». Он знал это точно, потому что по-другому просто не могло быть. Только обидно – ничего для этого не сделает.

Скорчился, пытаясь задавить подкативший к горлу тошнотворный комок. Жить хотелось до судорог, до вопля, рвавшегося между зубами: «Почему? Почему я?!» Даже в глазах темнело.

Егор осторожно выдохнул. Не думать об этом. Мысленно рисовать, петь, вычерчивать пальцем схему автомата – что угодно, но только не думать о том, сколько осталось дней!

Ругань в коридоре затихла. Егор лежал, уткнувшись лицом в пол, и вспоминал лето.

…В зал кинотеатра «Родина» можно попасть двумя путями: пройти через двери или протиснуться в щель за бюстом. Через двери, конечно, проще, но без билета не пустят. На последний сеанс он стоит пятнадцать менок. Мелочи хватало у Егора, Талки, близняшек Илиличевских, а вот у интернатских и Вэльки Петракова, который рос с бабкой, денег не было. Девчонки заняли очередь в кассу. Егор вместе с остальными спрятался под лестницей, в темном закутке. Ступеньки надсадно стонали и сеяли пылью, когда кто-нибудь поднимался. Заворчал Вэлька – ему за шиворот свалился окурок.

– А я менку нашел, – обрадовался Захар.

– Мотоцикл купи, – буркнул Вэлька, вытряхивая табачные крошки.

Бряцало расстроенное пианино, шаркали сапоги, постукивали туфельки – в фойе танцевали.

– А папка обещал, когда переведут в Ольшевск, телевизор купить. Последнюю модель, – похвастался Стас. – Буду дома кино смотреть. Красота!

Родька повозился в темноте и сказал:

– Фигня. Вот интерес, одному на диване.

Резко ударил звонок. Три раза.

– Эй, – раздался Талкин шепот. – Вы тут? Мы пошли в зал.

Смолкло пианино.

Энергичный голос диктора сказал за стеной: «…хлеборобы. Полтора десятка тракторов…» Грохотало, звенело. Пели бодрые песни, и закончили кинохронику под торжественный марш.

– Айда, – скомандовал Родька.

Ступеньки-предательницы заскрипели, когда согнутые фигуры поскакали наверх. Егор боялся, что зычный голос крикнет из окошечка кассы: «Куда?! А ну стой!» – но все обошлось.

Дальний угол на втором этаже был заставлен старыми афишами. Захар и Родька отодвинули подрамник, посыпались высохшие чешуйки краски. Открылась дыра, ее наполовину загораживал бюст носатого дядьки в парике.

Захар предупредил Егора:

– Тумбу не толкни.

– Помню.

Боком, не дыша, Егор протиснулся в зал. Следом лез и пихался Родька. Свободных мест не осталось, расселись в боковом проходе. Взвилась на экране метель, загудела – и поверх нее вспыхнули буквы: «Полярные летчики».

Вышли из кинотеатра, смешавшись с толпой. Слышно было, как в парке играет духовой оркестр. Оживилась продавщица, дремавшая между двух перевернутых конусов с соками – яблочным и томатным. Прикатила тележка с мороженым, и возле нее выстроилась очередь.

Егор вдохнул теплый воздух, пахнущий клейкими тополиными листьями. Казалось странным, что сейчас – лето и кожу не стягивает от холода, ледяной ветер не вышибает слезы, от которых смерзаются ресницы, и не нужно греть руки в густой собачьей шерсти.

– Да… – сказал Родька. – Вот это люди!

Захар вздохнул. Остальные помолчали, соглашаясь.

До площади шли вместе. Громче становилась музыка, запахло жженым сахаром. Возле горсовета дежурил постовой, перетянутый белыми ремнями. Суетился фотограф, вспышки магния слепили глаза. У парковых ворот стояли парни – в наглаженных рубашках, причесанные на пробор. Украдкой поглядывали на часы.

– …а что, – говорил Родька, – вестибулярный аппарат у меня – будь здоров. И вот, – он согнул руку, демонстрируя мышцы.

– Сила есть – ума не надо, – фыркнула одна из сестер Илиличевских, Егор еще не приноровился их различать. – Ты физику сначала подтяни!

– Ох и вредная же ты, Алка! – возмутился Родька.

– Он думает, физика летчику не нужна, – тихонько добавила вторая близняшка.

– Да подумаешь, физика! Тоже мне, сложности! Захочу, весь учебник наизусть вызубрю.

– Спорим! – подначил Стас.

– Тут не зубрить, тут понимать надо, – назидательно сказала Талка.

Родька сердито засопел.

– Ну, что вы напали на человека, – заступился Захар. – Я бы тоже в летное пошел, но у меня – очки, – он грустно моргнул за толстыми стеклами и мотнул головой в сторону горсовета. – Даже часы не вижу.

– Черт! – спохватился Родька. – Опоздаем! До завтра!

Интернатские убежали.

Близняшки остались на площади, надеясь перехватить автобус. Вэлька свернул в переулок, а Егор и Талка вышли на улицу Ростоцкого, застроенную двухэтажными домами. Фонари тут попадались редко, зато светились окна. Глухо доносилась медь духового оркестра, намного громче орал в палисаднике кот.