«Время». Его тщательно выверенное заявление можно было трактовать по-всякому: он выразил озабоченность состоянием демократии и конституции в стране, не указав при этом, кто им угрожает. Он также призвал украинцев продолжать спокойно работать, как того и требовала хунта. О состоянии здоровья Горбачева Кравчук не сказал ни слова, хотя видел его на ужине всего несколько дней назад[995].

В рядах ГКЧП не было единого мнения о том, что делать с Ельциным. Бакланов вспоминал, что накануне, 18 августа, Крючков, Павлов, Язов и он планировали встретить Ельцина в аэропорту по возвращении из Казахстана: «Эта встреча не состоялась, потому что она не была обеспечена со стороны тех людей, которые должны были это сделать. Но это не было подготовлено». Не исключено, что планы заговорщиков были нарушены цепочкой случайностей, среди них обильным гостеприимством Назарбаева и задержкой ельцинского возвращения в Москву, а также приземления в другом аэропорту вместо того аэропорта, где его могли ждать оперативники КГБ[996]. Свою роль могли сыграть и расчеты Крючкова – он стремился избежать ареста Ельцина. Вместо этого хотел запугать российского вождя демонстрацией внушительной силы и, возможно, даже добиться договоренности за счет Горбачева. Шеф КГБ полагал, что Российская Федерация и Советский Союз друг без друга существовать не могут. Шебаршин вспоминал его фразу: «Россия – оплот СССР. СССР – оплот России». Крючков знал, что Ельцин – враг Союза, но тем не менее верил, что с ним удастся «договориться на основе его фундаментальной антипатии к Горбачеву». В конце концов Крючков приказал взять дачу Ельцина под тщательное наблюдение «на предмет обеспечения безопасности встречи» президента России с советским руководством. За этой абсурдной формулировкой крылось отсутствие ясного ответа на возникшую политическую проблему[997].

Решимость Ельцина и его заявление на танке создали новую политическую ситуацию. Крючков тем не менее продолжал верить, что его постепенный, пошаговый сценарий сработает. При поддержке Лукьянова ГКЧП скоро получит легитимность от Верховного Совета, а Ельцин, как возмутитель спокойствия, окажется в изоляции[998]. Горбачев в Крыму думал иначе. «Ты знаешь, в данном случае я верю Ельцину, – говорил он Черняеву. – Он им не сдастся, не уступит. И тогда – кровь»[999].

Решение оставить Ельцина на свободе стало главной ошибкой Крючкова. На нее накладывались и другие. Заговорщики не понимали, как использовать телевидение, самое мощное оружие, оказавшееся в их руках. Вместо массированной и агрессивной телепропаганды о чрезвычайном положении хунта пускала в эфир банальные, процеженные через цензуру выпуски новостей, перемежавшиеся с трансляцией балета «Лебединое озеро». Эта трансляция стала символом политической и идеологической импотенции ГКЧП. КГБ не сумел использовать весь накопленный за десятилетия холодной войны огромный арсенал психологической борьбы. В стране были пользовавшиеся большой популярностью русские националисты – телеведущий Александр Невзоров, Александр Проханов, политик Владимир Жириновский. Никого из них, однако, не пригласили в телеэфир, и они оставались на обочине разворачивающейся драмы[1000].

В середине дня 19 августа члены ГКЧП вновь собрались в Кремле. Истрепанные нервы и недостаток сна привели некоторых заговорщиков в крайне возбужденное состояние. Первые сообщения породили ощущение успеха. Как вспоминал Крючков, «даже пошла какая-то эйфория». Информация КГБ и военных свидетельствовала о подчинении новому режиму, в том числе в самых «сложных» республиках. Реакция Запада тоже казалась обнадеживающей. Пока Буш еще спал, Коль встретился с советским послом и назвал пять условий, при соблюдении которых Германия согласится продолжать оказывать СССР экономическую помощь. Канцлер также попросил гарантий «личной безопасности для Михаила Горбачева». Миттеран в разговоре с журналистами упомянул «потрясающее письмо» Янаева и тоже призвал новое московское руководство предоставить «гарантии жизни Михаилу Горбачеву и Борису Ельцину»[1001]. Все это были признаки того, что в отсутствие массового кровопролития западные лидеры будут готовы признать хунту.

Крючков решил, что ход событий оправдал его тактику. Чтобы подтвердить, что жизнь входит в нормальное русло, ГКЧП решил провести пресс-конференцию с приглашением иностранных журналистов. Началась она в 17 часов в здании АПН и превратилась для хунты в пропагандистское фиаско. Янаев не мог совладать с нервами и держался просто ужасно, премьер-министр Павлов отсутствовал, Крючков с Язовым решили не появляться, чтобы не делать акцента на силовых структурах. Единственным представителем силовых ведомств был блеклый министр внутренних дел Борис Пуго. Аудитория вместо страха начала чувствовать к хунте презрение. Когда западные журналисты задали Янаеву вопрос о здоровье Горбачева, тот ответил: «Горбачев в полной безопасности. Я надеюсь, что мой друг, президент Горбачев, будет в строю, и мы будем еще вместе работать». Под издевательские улыбки и аплодисменты итальянский журналист спросил временного президента, запрашивал ли он совета у чилийского диктатора генерала Аугусто Пиночета. 24-летняя журналистка «Независимой газеты» Татьяна Малкина спросила: «Понимаете ли вы, что сегодня ночью вы совершили государственный переворот?» На это Янаев промямлил: «Мы опираемся на конституционные нормы». Вместо того чтобы поставить телевидение на службу своим интересам, заговорщики невольно обернули его колоссальную силу против себя. Телекамеры держали в фокусе дрожащие руки Янаева. Это, вспоминал несколько дней спустя Егор Гайдар, оказало более сильное впечатление, чем все танки на улицах Москвы, и обрекало путч на поражение. Вместо безжалостной хунты советские люди увидели кучку бесцветных бюрократов, не имеющих воли к власти[1002].

В отсутствие надежной официальной информации по радио и телевидению многие советские граждане ринулись к коротковолновым приемникам ловить передачи западных радиоголосов. Генерал КГБ и начальник внешней разведки Шебаршин следил за новостями по CNN. «Фантастическая ситуация», – вспоминал он. Аналитики КГБ узнавали «о положении в столице нашей Родины из американских источников, из сообщений телеграфных агентств, из телефонных звонков частного свойства. Никто ничего не знает!». Западные средства массовой информации в освещении событий полагались на своих российских сотрудников и друзей, в первую очередь из Москвы и Ленинграда. Независимое российское новостное агентство «Интерфакс» мгновенно передавало свежие новости корреспондентам CNN и другим западным медиа. Московские журналисты, работавшие в государственных газетах и журналах, создали «Общую газету». Собранной ими информацией они также оперативно делились с западными коллегами по телефону и факсу. Сторонники Ельцина среди работников телецентра в Останкино сумели включить в новостной выпуск Первого канала в прайм-тайм несколько секунд из репортажа CNN о речи Ельцина на танке[1003].

Следивший за новостями из Киева генерал Варенников был в ярости: «Дико и мерзко – чуждые советскому обществу существа топтали советский танк!» Он телеграфировал соратникам в Москву: «Совершенно необъяснимо бездействие в отношении деструктивных сил, хотя накануне все было обговорено». Варенников требовал от ГКЧП «немедленно принять меры по ликвидации группы авантюриста Ельцина Б. Н.», оцепить здание российского правительства, отключить воду, электричество, телефоны и всю