– Извольте объясниться, – потребовал Глузкер.

– У Самьюэля Менсака родилась дочь, а не сын, – спокойно произнес Скачков. – Мать девочки на ломаном английском объяснила тогда по телефону отцу своего ребенка, что у них родилось «солнышко». А в английском языке слова «солнышко» и «сын» звучат одинаково.

– Что за бред! – воскликнул Максим. – Что за нелепые фантазии?! Какая дочь? Родился сын, понимаете? То есть – я! – Он с силой ткнул себя в грудь. – В метриках все указано: меня подбросили на крыльцо дома малютки как раз в восемьдесят пятом! Это – факт!

– Мать ребенка погибла в той нелепой автокатастрофе, – продолжал Скачков. – Погиб и водитель. А я – раненый, истекающий кровью, – оттащил корзинку с девочкой на безопасное расстояние и, прежде чем потерять сознание, увидел, как ее подобрали неизвестные женщина и бородатый мужчина. Позже я нашел эту женщину. – Он вдруг поднялся из-за стола. – Ею оказалась Нонна Карловна Байкалова. А ребенком была… Маргарита.

В комнате повисла гробовая тишина. Антошка поднял голову и удивленно посмотрел на мать. Она испуганно съежилась:

– Ну что вы… Это какая-то ошибка…

– Это не ошибка, – спокойно возразил Скачков. – Это как раз и есть – факт!

– Я вам не верю! – заорал Максим, сбросив со стола тарелку. – Кто вы такой? Кто может подтвердить правоту ваших слов и ваши полномочия?

– Я могу подтвердить. – Робаровская с достоинством подняла голову.

– А жетон? – Танкована трясло. – Где тот самый верительный жетон? Вы его потеряли?

– Он в надежном месте, – улыбнулся Роман и подмигнул Антошке.

Тот заговорщицки моргнул в ответ.

Глузкер тяжело опустился на стул и бросил перед собой бумаги:

– Теперь заново готовить все документы…

– Пусть это будет самой большой проблемой в вашей жизни, – мрачно отреагировал Семен Романович и повернулся к Робаровской: – Я правильно понял, что наш Максимка больше не миллиардер?

– Увы, – развела руками та.

– Да какое там – увы! – воскликнула Ульяна Юрьевна. – Это значит, у нас никто не отбирает нашего ребенка! – Она просияла. – Максюша остается с нами, в родном гнездышке!

– Верно, – согласился Семен Романович. – А деньги… Были бы руки да голова на плечах – заработаем!

– Много вы заработали, – прошипел Максим и закрыл глаза: – Идиоты…

– Знаете, что я думаю? – промычал Блатов, шаря рукой в пустом блюде из-под маслин. – Я думаю, что жизнь все-таки не дерьмо…

На следующее утро, когда Маргарита спустилась в гостиную, там царило необычное оживление. За столом уже собрались супруги Танкованы, Робаровская, Блатов и даже Антошка. Максим, одетый в праздничный костюм и шелковую сорочку с шейным платком, произносил тост. Голос его заплетался, и чувствовалось, что он с утра пораньше успел хлебнуть лишнего:

– Друзья! В этот праздничный день… Когда жизнь повернулась ко мне лицом… И заставила понять и признать все ошибки и непростительные промахи… Когда вдруг так явственно заболело сердце и из него, наконец, с моими слезами выскочил злой, ледяной осколок Снежной Королевы… Я вдруг понял! – Он грохнул по столу кулаком. – Как омерзительно подло я живу! Ко мне пришло прозрение: я негодяй! У меня ведь все есть: тепло, очаг, любовь близких и самых дорогих людей! У меня растет замечательный сын – мой милый Антошка! – Максим махнул мальчугану зажатым в руке бокалом. – У меня, кроме мозгов, есть, оказывается, горячее сердце! Слепец! – Он схватился за голову. – Что я искал? Зачем гонялся за фантомами? Чего ради оставил самое святое – любовь преданной женщины и тепло Отчизны? Говорят: потерявши голову, по волосам не плачут. А я – плачу навзрыд! И я благодарен судьбе за то, что она, проведя меня через жуткие испытания и жестокие муки, открыла мне глаза, заставила снова стать вашим милым и добрым, любящим Максюшей!

Антошка поднял голову и, увидев мать, воскликнул:

– Вот она!

Танкован поспешно поставил бокал на стол, схватил из вазы букет цветов и нетвердой походкой направился к лестнице.

– Что здесь происходит? – удивилась Маргарита, обводя глазами окружающих. – А где Антиох?

Максим грохнулся перед ней на колени и зарыдал:

– Марго! Прости меня, подонка! Прости меня, моя милая, ненаглядная и самая лучшая на свете женщина! Я буду стоять на коленях, пока не вымолю твоего прощения или хотя бы ласкового взгляда!

– А где Антиох? – повторила Маргарита, обращаясь к Робаровской.

Та пожала плечами:

– Он сделал все, что должен был сделать. В этом городе его больше никто и ничто не держит.

– Это неправда! – воскликнула девушка. – Он не может так думать!

Робаровская опустила глаза.

– Он уехал, Рита… Рано утром отправился на вокзал вместе с Глузкером.

– Марго! – заорал Максим. – То, что я сейчас скажу, – не пустые слова. Они выстраданы, обагрены кровью, обожжены огнем! Стань моей женой, Рита! Выходи за меня – и счастливей, светлей и радостней семьи, чем наша, не будет на всем белом свете!

– Да, – покачал головой Блатов. – Далеко пойдете, молодой человек…

– Максим! Вы ведь еще пока женаты на другой, – напомнила Робаровская.

– Я вдовец! – прорычал тот.

Маргарита вдруг бросилась вверх по лестнице, но, пробежав несколько ступенек, вернулась обратно:

– Тоха, мальчик, ты уже позавтракал?

– Я еще не допил чай. – Он скорчил смешную гримасу. – С двумя конфетами.

– Давай, малыш, возьмем конфеты с собой. – Она схватила его за руку. – У нас очень мало времени.

– Риточка! – взмолилась Ульяна Юрьевна. – Не бросай Максимку! Мы же тебе не чужие!

Маргарита подскочила к ней и расцеловала в обе щеки:

– Спасибо вам за все! За все! И знайте: ближе вас у меня нет людей на этом свете! И я не прощаюсь, я говорю – до свидания! До скорого и, конечно, счастливого свидания.

– Я не понял, – нахмурился Максим. – Она куда-то уезжает?

– Встань с колен, Макс, – тихо сказал Семен Романович. – И ступай, умойся.

– Я не знаю, где я буду завтра! – с жаром воскликнула Маргарита. – Не ведаю, через какие трудности и мытарства еще придется пройти. Но я всегда буду помнить о вас! Всегда буду любить вас. И конечно, ждать нашей встречи.

– Счастливо тебе, девочка, – сказала Робаровская. – Теперь все в твоей жизни сложится как надо…

– Знаете что? – Блатов скривил губы. – Налейте мне водки.

На крохотной станции, как обычно, было малолюдно. Дворники в старомодных картузах все также неторопливо подметали полупустой перрон. Холодный сентябрьский ветер гонял вдоль полотна обрывки газет и смятые пластиковые стаканчики. На платформе мрачный дежурный по станции в форменной фуражке и серой телогрейке кормил голубей. Грязный товарняк на соседних путях шипел гидравликой и лязгал вагонными креплениями. Усыпанный опавшими листьями перрон тоскливо проглядывал под ногами серыми асфальтными пятнами.