И замолчала старая боярыня, хитрица первостепенная, и смешались, видать у нее в голове события давние с последними, и понесла она околесицу об антихристе, которого несомненно должен привести за собой боярин Матвеев.

— С этим, матушка, — к попу! — прервала ее Рязанка. — Ты говори, что Милославские против Натальи Нарышкиной затеяли!

— И против Настасьи! — добавила Алена.

— Да уж что тут успеешь затеять? — горестно спросила сама себя Анна Петровна. — Государь вроде заколебался, кого брать, Нарышкину или Авдотью Беляеву, и этого нам упускать никак нельзя. Не то еще и третья зазноба объявится. Коли Беляеву возьмет — родню ее нищую по дальним воеводствам уж как-нибудь распихаем, дядюшке ополоумевшему рот жирным кусом заткнем. И порешили мы Нарышкину зельем извести. А на тот случай, что дельце всплывет, сделать так, будто бы ее Ивашка Шихирев извел. И пошла я к подружке Натальиной, к Настасье, и посулила ей денег, и уговорила ее подлить Нарышкиной в питье зелья, и сама дала в маленьком пузырьке. А того не знала, что у нее вся надежда на то, что Нарышкина царицей станет и замуж за Дмитрия Апрелева ей выйти пособит! Она-то не проболталась, а я-то в ум не взяла, как можно государевой невесте о купецком сыне помышлять!

— Я, выходит, роду Апрелевых? — неуверенно спросила Алена, но ответа не дождалась — боярыня заговорила об ином.

— Смела девка оказалась, — качая головой, проворчала она. — Кого обдурить затеяла! Милославских да Хитрово! Взяла зелье-то, пообещала в питье подлить — а сама всё не подольет никак. Деньки-то бегут, а Нарышкина-то всё не чахнет! Извелась я в те поры… Думала — может, зелье выдохлось? Иван-то Михайлыч забеспокоился, да, нас не спросясь, письма подметные сочинил! Такого про Нарышкину нагородил — чуть ли не зазорной девкой вывел. Дал кому-то переписать, да два письмишка и велел подбросить — перед Грановитой палатой и в сенях Шатерной палаты. А их Богдану-то Матвеичу и принесли, кому ж более — он государевым дворецким служил. Богдан-то Матвеич за голову схватился — нельзя такую срамотищу государю казать! Однако пришлось. Государь опалился яростью, велел по всем приказам у всех дьяков почерка проверять, письма всему служилому сословию показали — так ничего и не узнали. Тут-то и выставил Богдан Матвеич Ивашку Шихирева — он, мол, за племянницу ратует! И поволокли раба Божия в застенок… И кнутом били, и огнем жгли, а при нем нашли травы сухие, и он говорил, что пил их в вине да в пиве от убою, потому что был-де ранен… Да кто ж ему, дураку, поверил!

— Да что ты мне про дурака! Ты про Настасью! — закричала Алена, сердясь не на шутку, и встряхнула боярыню за плечи.

— Про Настасью… А раз те травы сухие объявились, то самое было бы время Нарышкиной занемочь — и вышло бы всё одно к одному. И сбыли бы мы с рук матвеевскую воспитанницу… Ан нет же! Отыскала я Настасью — а она клянется да божится, что зелье подливала, да всё кончилось, а Нарышкина с того животом недолго маялась. И выманила у меня хитрая девка еще пузырек, и с тем расстались навеки…

Боярыня замолчала и почему-то перекрестилась.

— Дальше-то что было? — спросила Рязанка, стоя над ней, как учитель над нашкодившим учеником.

— Дальше-то она пузырек Нарышкиной отдала, а та — Артамошке Матвееву. Боярин Матвеев-то умен был, понял, откуда ветер дует. Да только обвинить Милославских не смел — сразу же его обвинение на Ивашку Шихирева перевели бы… Да и Наталья Нарышкина подружку подводить не желала. Артамошка с государем сговорились — как бы притихло всё, невест по домам развезли, Нарышкину у него, Артамошки, жить оставили. Мы уж думали — пройдет у государя эта блажь. Девять месяцев после смотрин пробежало — вдруг везут Нарышкину в Кремль, в наряде богатом, и сразу же — под венец! Тут-то мы и спохватились — ан поздно! Стала я ту Настасью отыскивать — а ее Матвеев из Москвы услал, и с Апрелевым вместе. Ясно, стало быть, кто наше дело сгубил… А кабы Наталья Нарышкина царицей не сделалась — то и сыночка бы нам на горюшко не родила, и не погубила бы Дунюшку Лопухину… Так-то, свет Аленушка…

Алена молчала.

— Ну, далее-то и я за нее рассказать могу, — вмешалась Рязанка. — Озлобилась боярыня на твою матушку, а та уж тобой тяжела ходила. И привели боярыне сильную ведунью, и та взяла земли с семи могил, и пособила боярыне проклясть твою матушку, на семь гробов ее разделив, и немало было ей за то уплочено.

— Ох, немало, — подтвердила Анна Петровна. — И вредная же баба попалась… Всё за ней слово в слово, да таким же голосом, да столь же грозно повтори… Однако наказала я нашу обидчицу! И она про то знала! Та ведунья уж так сделала, что ей донесли! И сошла она со двора, дите малое на руках неся, и пропала, а муж, Дмитрий Апрелев, кинулся ее искать, да тоже где-то сгинул.

— Она в обитель ушла, постриг приняла… — прошептала Алена. — Меня добрым людям отдали… спасти меня, бедная, хотела… постом себя извела…

— Ну, вот правда и вылезла на свет Божий, — чтобы Алена совсем не растосковалась, грубовато сказала Степанида. — Теперь ты, свет, всё знаешь. И легче ли тебе с того стало?

— Легче… — глухо отвечала Алена.

— Отпусти боярыню-то, — не то посоветовала, не то приказала Рязанка. — Плохо будет, коли она тут до утра на коленках достоится. Люди колымагу увидят, коли кучер прежде того к нам сюда не заглянет…

— И то верно… — Алена, опустив глаза, тяжко дышала.

— Отпусти, говорю, — поняв, что ученица плохо соображает, повторила Степанида. — Скажи — Бог простит, перекрести ее. Она и уберется. То-то — как могильный гвоздь в порог заколачивать, так все вы горазды, как от гостя избавляться — ох!

— Не скажу. Не простит ее Бог! — вскрикнула Алена.

— Ну, простит он ее или нет — не нам с тобой знать дано. А иначе, свет, не отпустить. Так тут и будет стоять, грешница, пока без дыханья не свалится. Нужна тебе тут покойница, что ли?

— А и пусть валится.

Алена резко повернулась к Степаниде, размашисто поклонилась ей в пояс.

— Исполать тебе, Степанидушка, что проклятье мое отделала! Цены этому нет, ну да я тебе отслужу! А теперь — не могу, пусти!..

И выбежала прочь.

Не хотела Алена, чтобы Степанида ее слезы видела.

Всё рухнуло, всё!

И не спасти теперь Дунюшку с Алешенькой…

А надобно ли?

Перехитрила ее боярыня Анна Петровна — семь десятков лет хитрить училась, и силы ведовской ей не потребовалось, чтобы с наисильнейшей ведуньей справиться. Словами оплела!.. Поди разбери теперь, что в ее словах правдой было, что — ложью, грозит ли опасность государыне Авдотье Федоровне или просто нужно ее с сыночком из Кремля выманить да незнамо куда завезти? А ради чего? Нет же наследника мужеска полу от семени Милославских! А только им боярыня всю жизнь и служила. И про Софью, которой стрельцы более не желают, тоже, выходит, врала?.. И про верных людей?..

Погано было на душе.

Не знакомая ярость, а омерзение, как если бы пришлось, за неимением иного пути, по дерьму ступать…