На старых отметинах резца луч задержался.

— Ну вот, — тихо произнес Саймон. — Она легко встанет на место. Подвинуть на три-четыре дюйма, и вход закроется… А пока пусть подождет.

Оставив лом у плиты, мы в последний раз пролезли в щель и пошли вверх по извивающемуся туннелю, ведущему к блестящей цитадели.

Он стоял там, не сдвинувшись и совершенно не изменившись за две тысячи лет, и теперь казалось чудом, что за последний час он так и остался нетронутым, неизменившимся. Солнце продвинулось дальше на запад, и свет более косо падал сквозь листву; вот и все.

Склонившись к его ногам, мы попили. Я окунула руки в ручей и плеснула воды на лицо и шею, потом подержала ладони в ледяной воде. Царапины и раны сразу засаднило, и резкая, обжигающая терапия словно выдернула меня из тупого состояния, граничащего с истерикой. Потом я села и стала стряхивать с пальцев холодные капли.

И тут я заметила, что след от кольца Филипа исчез с безымянного пальца левой руки.

Я сидела, глядя на свои руки. Саймон наклонился и что-то положил к ногам статуи на каменный постамент. Блеснуло золото.

Поймав мой взгляд, он чуть криво улыбнулся:

— Золото в дар Аполлону. Я попросил, чтобы он возвратил сюда Ангелоса, и он выполнил мою просьбу. Правда, по-своему, по-дельфийски. Трудно предвидеть, чем может обернуться воззвание к богам. Тем не менее желание мое исполнилось. А я дал обет. Помнишь?

— Помню.

— Ты, кажется, тоже о чем-то просила в этом самом святилище?

— Да. Тебе придется поделиться со мной золотом, Саймон. Мне нечего дать.

— Что ж, поделимся, — согласился он.

Вот и все, что он сказал своим обычным легкомысленным тоном, но я быстро обернулась и взглянула на него. И потонула в его сияющих серых глазах. Я торопливо отвернулась и подобрала баночку Найджела:

— Ее мы тоже оставим?

Что-то блеснуло глубоко в траве у края каменного постамента. Раздвинув длинные стебли, я подняла… еще одну золотую монету.

— Саймон, ты только погляди!

— Что это? Талант? Только не говори, что Аполлон припас ягненка в кустах специально для…

Он запнулся, когда я протянула ему то, что держала в руке.

Я сказала:

— Это соверен. Значит, Найджел нашел и золото, и статую. Должно быть, он и оставил здесь монету.

— Он ли?

— А кто же еще?

Тут я увидела выражение его лица и замолчала.

Он кивнул:

— Да. Конечно, это Майкл. Он тоже сделал подношение.

Бережно взяв у меня монету, он положил ее рядом с баночкой у ног бога.

Все началось со случайного стечения обстоятельств, о чем я не стала бы рассказывать, если бы сочиняла вымышленную историю. В реальной жизни ежедневно происходят совпадения, которые не годятся для романов, поэтому писатели стараются не использовать их в своих произведениях. Но они происходят. Происходят каждый день. А в тот день они, вернее, оно произошло дважды.

Я работала у себя дома, когда стук в дверь возвестил о прибытии четырех студентов-второкурсников. Обыкновенно я радуюсь их приходу. Такова моя работа. Я преподаю английский в колледже Хейуорт в Кембридже и общаюсь с ними ежедневно. Но в тот солнечный майский день нежданный гость был мне ни к чему, даже если бы это оказался посыльный с зарегистрированным письменным сообщением, что я получила главный приз лотереи Эрни. Я сочиняла поэму.

Существует мнение, что человек, перешагнув тридцатилетний рубеж или вступив в брак — а это может произойти и раньше, — уже не в состоянии сочинять стихи, во всяком случае такие, какие стоит читать. Есть, конечно, замечательные исключения, но они только подтверждают правило. Что же касается семейной жизни, то я полагаю, что данное правило распространяется только на женский пол — женщины говорят, что после свадьбы с ними что-то происходит. Но в тот солнечный вторник ни одно из вышеупомянутых ограничений на меня не распространялось. Мне было двадцать семь лет, в браке я не состояла, никого не любила, и единственной моей страстью являлась работа.

Вот почему мне следовало радушно принимать студентов, жаждущих обсудить со мной поэзию Джорджа Дарли, которую мой введенный в заблуждение коллега включил в курс лекций о поэзии начала девятнадцатого века, чем обескуражил самых лучших моих студентов, не понимавших, чем Дарли заслужил подобное. Но тем утром меня охватило наиредчайшее вдохновение, и я сочиняла собственную поэму. Значительнее, чем у Джорджа Дарли. И в любом случае лучше (что, кстати, нетрудно). Как поэт конца двадцатого века, да еще с трудом добивавшийся места под солнцем, я часто думала, что некоторые более ранние поэты слишком легко публиковались. Но своим студентам этого я не говорила. Пусть себе превозносят знаменитых. Тем более они так редко кого-то ценят, что им это будет полезно.

Сказав «входите», я усадила их, выслушала, сама сообщила им что-то в ответ и наконец, отделавшись от них, вновь обратилась к своей поэме. Но ее не стало. Первая строфа лежала передо мной на столе, однако идея и образ развеялись, как сон, — словно злосчастный персонаж из «Порлока» Кольриджа просто изгнал их. Перечитав написанное, я, обливаясь потом, попыталась поймать ускользающий образ, но затем сдалась, выругалась и, скомкав лист, швырнула его в пустой камин. Затем произнесла вслух:

— Мне бы очень не помешала хорошая старомодная башня из слоновой кости.

Поставив стул на место, я подошла к открытому окну и выглянула наружу.

Восхитительные липы зеленели молодой листвой, и, ввиду отсутствия древних вязов, среди них, как безумные, стенали голубки. Отовсюду доносились трели одуревших птиц, а клематис под окном благоухал медом и бормотал жужжанием бесчисленных пчел. Теннисон, подумала я, вот кто действительно был исключением из правил: никогда не сдавался, никогда не увядал, даже в старости. А я и в двадцать семь не в состоянии закончить стихи, которые, как мне еще недавно казалось, неминуемо приближались к своему заключительному аккорду.

Значит, я не Теннисон. И ежели поразмыслить, то даже не Джордж Дарли. Тут я расхохоталась, и настроение у меня улучшилось. Затем я устроилась на залитом солнцем подоконнике, дабы насладиться остатками дня. Наполовину прочитанная, а потом отложенная «Таймс» лежала передо мной. Как только я взяла газету в руки, в глаза мне бросилось небольшое объявление: «Башня из слоновой кости на любой срок. Изолированный коттедж на крошечном Гебридском островке близ побережья острова Малл. Идеальное место для писателя или художника, ищущего уединения. Сравнительно совр. усл.». И номер абонента.

— Этого не может быть! — выразила я вслух свои сомнения.

— Чего не может быть, доктор Фенимор?

Одна из моих студенток вернулась и стояла в двери, переминаясь с ноги на ногу. Ее звали Меган Ллойд. Она была дочерью валлийского фермера из Дайфеда. В колледж она поступила стипендиаткой, и по праву. Невысокая толстушка с черными кудряшками на голове, карими глазами и веснушками — казалось, она просто создана для того, чтобы возиться на ферме с собаками и лошадьми или драить полы на маслодельне. Очень может быть, что она все это и умела, но помимо вышеперечисленного она еще отличалась большим умом, богатым воображением и с легкостью стала моей лучшей ученицей. Когда-нибудь — если ей, разумеется, повезет — она станет хорошей писательницей. Я вспомнила, что обещала обсудить с ней ее стихи, которые она, нервничая, попросила меня прочитать. Она и сейчас нервничала, но к ее волнению примешивалась самоирония. Она добавила: