Или: «Дозорное отделение достигло (лесной) посадки, где было обстреляно внезапным огнем из пулемета… Немедленно открыть ответный огонь по пулемету противника, а после его уничтожения продолжать выполнять поставленную задачу». Вот так просто воевать по «штабной правде». А Устав был издан в 70-е гг., т. е. после войны и, казалось бы, с учетом оплаченного кровью опыта, и все равно содержал в себе подобные глупости.

Настоящее дыхание войны можно хорошо ощутить лишь в талантливой художественной литературе и кино, которое переплавляет опыт пережитого в художественные образы, являясь развернутым психологическим отражением и осмыслением реальных событий; тех, что лаконично описываются в мемуарах с редкими вкраплениями описания своего собственного сопереживания того или иного момента боя. Чтобы человеку невоевавшему почувствовать изнанку войны, ее пот, кровь и одновременно ее будни, необходимо прочитать книги Акулова, Астафьева, Бакланова, Бондарева, Кондратьева… А также рассказ «Наш комбат» Д. Гранина (1968) – один из первых на тему, что война может быть «какой-то не такой», как ее принято изображать. Описанная в рассказе ситуация ныне в десятках вариаций повторяется в современных исторических работах.

Психологические нюансы есть и в мемуарах – этих драгоценных островках, возвышающихся среди моря объективизированных или же субъективизированных сведений. Командующий 1-й танковой армией М.Е. Катуков привел один эпизод Курской битвы. 6 июля 1943 г. его частям была поставлена задача нанести контрудар. И он размышляет: «Ну хорошо, мы двинемся на немцев… Но что из этого получится? Ведь их танковые силы не только превосходят наши численно, но и по вооружению обладают значительным преимуществом… Не лучше ли в этих условиях повременить с контрударом, делать по-прежнему ставку на нашу тщательно подготовленную глубоко эшелонированную оборону?… Пусть гитлеровцы вязнут, гибнут в нашей обороне… А когда мы обескровим их части… тогда и созреет выгодный момент для нанесения могучего контрудара… Скрепя сердце я отдал приказ о нанесении контрудара… Уже первые донесения с поля боя… показывали, что мы делаем совсем не то, что надо. Как и следовало ожидать, бригады несли серьезные потери» (1, с. 219–220). Здесь Катуков рассуждает как солдат, ибо ему чужие жизни жаль, как свою собственную.

Но командарму в тот раз повезло. Неожиданно позвонил Сталин, и Катуков сумел убедить его отменить приказ о бессмысленной атаке. А сколько подобных приказов отменить не удалось! И тогда напрасно гибли люди. А.М. Василевский рассказал К. Симонову о таком случае. Осенью 1943 г. советские войска освободили Таврию. Но у противника остался плацдарм на восточном берегу Днепра у города Никополь. «Я так же, как и командующие фронтами, не считал, что плацдарм представляет для нас непосредственную опасность, – говорил Василевский, – и считал необходимым решать дальнейший исход дела… нанося удары вглубь, через Днепр, значительно севернее плацдарма.

Мы считали, что тем самым заставим немцев самих уйти с этого плацдарма… Но он (Сталин) в этом случае уперся… Никакие наши убеждения на него не действовали, и он требовал от нас во что бы то ни стало отнять у немцев этот плацдарм. И сколько мы положили людей в безуспешных атаках на этот плацдарм, один бог знает!» (2, с. 461). А Сталин всего лишь перестраховывался. Ему как Верховному не нужна была даже теоретическая возможность поражения, которое могло бы бросить тень на его «полководческий гений». И потому – терпи, солдат!

Подобная практика неминуемо рождала спрос на командиров, готовых выполнять приказ любой ценой в буквальном смысле слова. Такой тип наиболее ярко запечатлен Ю. Бондаревым в романе «Выбор» в образе майора Воротка, который воевал, жалея пушки (ибо за них был спрос) и не жалея людей.

Ф. Достоевский, размышляя о войне, считал, что воевать надо «не столько оружием, сколько умом». Победу он оценивал своеобразно. Какой ценой она достигнута: умом или числом жертв. «Умом – это когда число своих жертв меньше числа жертв противника. Но если число обратное и за каждого убитого врага уплачено несколько жизней победителей, то война выиграна не умом, и славить полководца в таком случае означало бы кощунство перед мертвыми, павшими из-за неумения вести дело» (3). Многие ли услышали этот призыв? Талантливый военачальник нужен солдату, чтобы меньше гибло бойцов, чтобы выигрывать сражения с наименьшими потерями.

Красная Армия вступила в схватку с сильнейшей армией мира – германской. Сила вермахта крылась в высоком профессионализме офицеров, выучке солдат, их высоком боевом моральном духе и впечатляющей маневренности ее соединений. Боевые качества германской и русской военной школы стали сравниваться еще в ХIХ в. Вот, например, к каким выводам пришел Михаил Бакунин, живший одно время в Германии и воевавший там на баррикадах. «Надо быть чрезвычайно невежественным или слепым квасным патриотом, чтобы не признать, что все наши военные средства и наша пресловутая, будто бы бесчисленная армия ничто в сравнении с…армией германской. Русский солдат храбр несомненно, но ведь и немецкие солдаты не трусы…» (4, с. 126). Какие аргументы приводит М. Бакунин в пользу таких «непатриотичных» взглядов? Прежде всего он нисколько не идеализирует германскую армию и ее центральную фигуру – офицера.

«В отношении своего государя, герцога, короля, а теперь всегерманского императора немецкий офицер – раб по убеждению, по страсти. По мановению его он готов всегда и везде совершить самые ужасные злодеяния, сжечь, истребить и перерезать десятки, сотни городов и селений, не только чужих, но даже своих» (4, с. 127). «Холодный, а когда нужно и жестокий в отношении к солдату, человек, у которого вся жизнь выражается в двух словах: слушаться и командовать – такой человек незаменим для армии и для государства» (4, с. 128–129).

Но… «немецкий военный мир имеет… огромное преимущество: немецкие офицеры превосходят всех офицеров в мире теоретическим и практическим знанием военного дела, горячей и вполне педантической преданностью военному ремеслу, точностью, аккуратностью, выдержкою, упорным терпением, а также и относительною честностью.

Вследствие всех этих качеств организация и вооружение немецких армий существует действительно, и не на бумаге только, как это было при Наполеоне III во Франции, как это бывает сплошь да рядом у нас. К тому же, благодаря все тем же немецким преимуществам, административный, гражданский и в особенности военный контроль устроен так, что продолжительный обман невозможен. У нас же, напротив, снизу доверху и сверху донизу рука руку моет, вследствие чего дознание истины становится почти невозможным.

Сообразите все это и спросите себя, возможно ли, чтобы русская армия могла надеяться на успех в наступательной войне против Германии?» (4, с. 130–131).

Предчувствуя возражения, Бакунин спорит с оппонентами: «Скажете вы, что в случае нужды, Россия, т. е. всероссийская империя в состоянии поставить еще миллион войска; отчего же и не поставить, да только на бумаге… Да где вы… возьмете достаточное количество офицеров для организации нового миллионного войска, и чем вооружите его? палками?» (4, с. 131). Как тут не вспомнить 1915 год! А вот еще одно предвидение: «При первом шаге, лишь только сунете нос на немецкую землю, вы будете самым страшным образом разбиты наголову, и ваша наступательная война тотчас же обратится в оборонительную; немецкие войска вступят в пределы российской империи» (4, с. 132). Прямо-таки пророчество событий августа 1914 г. Пророчества, основанные на анализе действительных возможностей обеих сторон.