Блицкриг требует чрезвычайно высокой степени организации в его подготовке, хорошего знания противника и, прежде всего его слабых сторон, так как через их использование, а не через количественное превосходство, куется успех. Блицкриги вермахта или израильской армии были основаны именно на этих основополагающих факторах.

Российской армии блицкриги никогда не давались, отсюда и соответствующее пренебрежение в духе басни Крылова о лисе и винограде. Взять хотя бы советско-финскую войну 1939–1940 гг. Планировалась она как блицкриг, но превратилась в кровопролитную борьбу на выносливость. Все попытки вести маневренную войну закончились полным провалом. Молодая, малоопытная финская армия, как в свое время и японская, в маневренных действиях переиграла советскую армию, окружив и разгромив четыре (18, 44, 139, 168-ю) дивизии и одну (75-ю) частично. Красную Армию подвели как раз основополагающие факторы: войска не имели всех необходимых сведений о противнике, а организационную сторону пришлось выправлять уже в ходе конфликта (подтягивать необходимые силы и средства, думать о зимнем обмундировании, разрабатывать тактику прорыва укрепрайонов и борьбы в условиях лесистой местности). Войну выиграли привычным могучим лобовым ударом за счет подавляющего превосходства в людях и технике. А что изменилось сейчас? Война в Чечне стала лишним тому доказательством. И там бои и вся кампания проводились главным образом за счет численного превосходства в людях и средствах. Показательна операция «по вводу» российской армии в Чечню осенью 1999 г. Она проводилась способом фронтального выдавливания противника с его позиций, хотя логика борьбы требовала как раз маневренных действий с целью недопущения отхода сепаратистов в горы и в города. Но никаких прорывов механизированных войск в сочетании с воздушными десантами, отсекавшими пути отхода, не проводилось, ибо войска не умели этого делать. Как, судя по всему, и само командование.

Россия всегда страдала одной плохо разрешимой проблемой – разницей между ее огромными ресурсами и управленческими возможностями по их эффективному использованию. Поэтому организационные трудности традиционны для русской армии. Не было еще ни одного случая в истории, когда она вступала в войну хорошо подготовленной. Конечно, полностью «пришить последнюю пуговицу к мундиру последнего солдата» не удавалось к началу войны ни одной армии мира. Армия мирного времени не совпадает по боевой подготовке с армией воюющей и имеющей опыт. Но русские войска вступали в борьбу всегда в той степени неготовности, которая сильно отражалась на качестве боевых действий. Требовалось время, определенная раскачка, чтобы действующая армия приобрела необходимую ударную мощь. Например, в турецкую войну 1877–1878 гг. из-за нехватки медикаментов и плохой организации тыла от ран и болезней погибло не меньше солдат, чем на поле боя. И это рядом со своими границами, тогда как англичане постоянно вели войны за тысячи миль от своих берегов, почти всегда удачно и с минимальными потерями. Очень часто русские войска несли большие потери, а с ними затягивались кампании с заведомо слабым противником (например, турками в ХIХ в.) по причине организационных слабостей. И наоборот, там, где осуществлялось четкое, целенаправленное, волевое руководство, русские войска били любого, даже самого сильного противника, независимо от объективных сложностей. Можно вспомнить пусть стародавние, но поучительные походы А.В. Суворова и морские бои адмирала Ф.Ф. Ушакова.

Устранение организационных неполадок не означает доведение всего и вся до идеала. Суворовским солдатам тоже много чего не хватало в походах, но эти трудности не сказывались на самом главном – боеспособности войска, ибо за ними стояло не разгильдяйство и некомпетентность, а объективные трудности боевых условий. А ведь наши историки любят перечислять то, чего не хватало Красной Армии в июне 1941 г. Иной вздохнет: вот если бы война началась в 1942-м! Мол, уж в 1942 г. было бы «все-все» готово, забывая при этом, что и германская армия не стояла на месте. Достаточно сравнить ее мощь в 1940 г. по сравнению с 1939 г., в 1941-м – с 1940 г., чтобы убедиться, сколь быстро и эффективно развивались вооруженные силы Германии. Да и противник по определению не должен ждать полной готовности своего соперника. Стоит обратить внимание на то, что вермахт одерживал в 1940–1941 гг. одну победу за другой порой в совершенно невыгодных условиях, а в Норвегии, на Крите и Ливии теоретически должен был вчистую проиграть более сильному противнику.

Качество организации и напористость как основа боеспособности – вот главные компоненты успеха вермахта того периода. Но если это есть. А когда этого нет, то приходится выкручиваться, в том числе чисто пропагандистскими методами, выдавая бедность за добродетель.

Перманентная организационная расслабленность наложила отпечаток на российскую военную теоретическую мысль, которая забраковала (возможно, правильно по отношению к русской армии, вспомним М. Бакунина) блицкриг как способ ведения боевых действий. Но вряд ли целесообразно перечеркивать то, что удавалось армиям других стран.

Но высшее командование Красной Армии сумело к середине Великой Отечественной войны в полной мере овладеть искусством маневренных операций стратегического масштаба. К началу 1943 г. советское полководческое искусство практически сравнялось с немецким, а с лета 1943 г. явно превзошло его. Но не следует забывать, что к ноябрю 1942 г. немцы на Восточном фронте оккупировали территорию, равную трем Франциям и вывели из строя около 10 млн советских солдат, что равно примерно трем французским армиям 1940 г. За это время было подбито около 35 тыс. танков и столько же самолетов, что примерно в 8—10 раз превышало силы Франции и ее союзников в 1940 г. Но людские и материальные силы Советского Союза позволили продолжать войну, так что возможности учиться военному искусству у советского командования были почти что неограниченные. Солдат такую «учебу» вытерпел, хотя лишь к 1943 г. была преодолена порочная тактика атак живыми волнами. Правда, немецкий генерал Ф. Меллентин утверждал: «До самого конца войны русские, не обращая внимание на огромные потери, бросали пехоту в атаку почти в сомкнутых строях» (6, с. 245). Но если такие атаки и практиковались дальше, то, во всяком случае не повсеместно.

Ф. Меллентин отметил и другую напасть, свойственную командованию Красной Армии и подтверждаемую в немалом числе мемуаров: «У русских была одна тактическая ошибка, которую они так и не смогли искоренить, несмотря на жестокие уроки. Я имею в виду их почти суеверное убеждение в важности овладения возвышенностями. Они наступали на любую высоту и дрались за нее с огромным упорством, не придавая значения ее тактической ценности» (6, с. 246).

Здесь подмечена существенная черта «фронтального мышления»: атаковать то, что маячит перед глазами. В стратегическом масштабе это выражалось в упорном и дорогостоящем добивании уже неопасного в оперативном значении противника. Так было с такими «высотками», как армия Паулюса в Сталинграде, остатками немецких войск в Восточной Пруссии или на польском побережье. Но в данном случае вина лежала не столько на фронтовом командовании, сколько на Сталине, как Верховном главнокомандующем, и отчасти, на Генштабе, вынужденном нередко просто соответствовать невысокому уровню оперативного мышления вождя. Под этим углом, наверное, и надо рассматривать противоречивую фигуру Г.К. Жукова.