Вздрогнув, он сел на своей меховой постели, откинул плащ, которым был укрыт, и собирался уже вскочить на ноги, как вдруг понял, что это могло только присниться – его позвал мужской голос, а мужчин на Ламесе, кроме него, не было. И все же оставалось ясное ощущение, что зов был реален. И еще: Ахилл был совершенно уверен, что это был голос Гектора...

Некоторое время он сидел неподвижно, вслушиваясь в тихий плеск волн, доносившийся с моря, и в ровное дыхание Пентесилеи, спавшей на груде душистой травы возле входа. Если бы крик прозвучал на самом деле, амазонка, с ее тончайшим слухом, уж конечно, тоже бы проснулась.

Но Ахилл не мог прогнать тревоги. Его сердце билось учащенно, толчками. Что-то произошло, вернее, происходило как раз сейчас, но он не мог понять, каким образом ощущает это. Возможно, что-то изменилось в нем после того, как он побывал за чертою жизни? Он лег, закинув руки за голову, и заставил себя закрыть глаза. И тотчас в его слух, в его сознание, в его существо вторгся тот же отчетливый голос: «Ахилл! Ахилл, помоги!!!»

Да, он слышал! Слышал, хотя ни звука не раздалось в окружающем его спокойном мире.

Герой вскочил.

– Пентесилея! – крикнул он. – Пентесилея!

Амазонка мгновенно проснулась и тоже встала, скупо освещаемая лунным светом, проникающим через щель между косяком и циновкой, висящей над дверью хижины.

– Что случилось, Ахилл?

– Гектор! Он меня зовет.

– Как ты можешь услышать, даже если это так?! – спросила она, глядя на Пелида со смешанным чувством изумления и сомнения.

– У меня что-то произошло с сознанием, или... Не знаю. Но я слышал его голос два раза. Он знает, что я жив!

– Во всяком случае, догадывается, – проговорила амазонка задумчиво. – Он узнал меня, когда я взбежала на костер, я это ясно видела. И он – единственный, кроме тебя, кому я рассказывала о Чаше и о тайне Живой воды. Но почему? Почему ты это услышал?

– Там что-то происходит! Какая-то беда! – голос Ахилла сорвался от волнения – Я знаю, что могу помочь ему, им... Беда, Пентесилея! В Трое беда!

– Ты хочешь сейчас плыть туда? – спросила амазонка, и ее голос ясно выдал тревогу.

– Да. Я сейчас же поплыву. Где масло? Мне нужно натереть тело, не то могу не доплыть...

Она покачала головой.

– Ты и так можешь не доплыть! Твои силы едва-едва восстановились. Ахилл, ты уверен, что это необходимо?

– А ты уверена, что я не сумасшедший? – резко спросил он и, не ожидая ответа, продолжил: – Я не в бреду слышал и не во сне! Меня зовет мой друг, он в беде, в страшной беде – я слышал. И я должен ему помочь. Прости, Пентесилея, но ни ты, никто другой не удержит меня!

– Я тебя не удерживаю. Идем.

Он схватил ее руки, привлек ее к себе и поцеловал:

– О, моя Пентесилея! Ты со мной?! Спасибо тебе! Спасибо!

– Я никогда тебя больше не оставлю, – амазонка смотрела на него снизу вверх, и ее глаза говорили гораздо больше... Но тут же она спохватилась и добавила жестко:

– Если, конечно, ты этого хочешь.

– Я хочу! – он сжал ее в объятиях до боли и снова поцеловал. – Я и сам не отпущу тебя больше! Значит, мы плывем вместе!

В полутьме, не зажигая светильника, она собрала сумку, надела свой пояс с широким карманом, куда убрала все мелочи, которые могли понадобиться: огниво, трут, пучки целебного мха. Прицепила к поясу небольшую кожаную флягу. Из сундука извлекла глиняный кувшинчик с оливковым маслом.

– Натрешься на берегу. Все. Идем! Ты уверен, что нельзя даже дождаться утра?

– Нельзя! Боюсь, что мы опаздываем... что уже опоздали!

Когда Пентесилея, склонившись над волнами и окунув в воду свою витую раковину, вызывала к берегу дельфинов, со стороны хижин послышался топот сандалий, и к ним подбежала Авлона.

– Вы возвращаетесь в Трою? – спросила она.

– Да, – Пентесилея строго посмотрела на девочку. – Так нужно.

Маленькая амазонка вдруг упала на колени и протянула к ней руки:

– Царица! Можно мне с вами? Мне снилась моя сестрица, и... я думаю, там что-то произошло! Можно? Прошу тебя!

Пентесилея взглянула на Ахилла. Слова Авлоны роковым образом дополняли и подтверждали страшный смысл услышанного им зова.

– Хорошо! – сказала молодая женщина и протянула девочке отложенный Ахиллом кувшинчик: – Натирайся! Три дня назад ты приплыла сюда совершенно синяя…

* * *

На этот раз Ахилл не ощутил такого холода и усталости, хотя вода была заметно прохладнее, и путь по взбудораженному морю намного тяжелее. Но овладевшее героем сознание неизбежности этого пути и необходимости как можно скорее добраться до берегов Троады каким-то образом укрепили его силы. Когда они, залитые красными лучами рассвета, выходили из воды среди пустого, без лодок и кораблей, пространства Троянской бухты, Пелид шел без чужой помощи, дрожа более от напряжения и страха, нежели от холода.

И его страшные предчувствия подтвердились, едва они, втроем, вступили на окрашенный рассветом берег. Издали, из-за неровных темных линий, очерченных верхушками береговых рощ, в рассветное небо вздымались клубы дыма!

– Что это? – еле слышно спросила маленькая Авлона, переводя взгляд с Пентесилеи на Ахилла, одинаково замерших среди набегавшей на их ноги пены. – Что это горит?!

– Троя! – глухо сказала Пентесилея.

– Да, – сквозь сжатые зубы прохрипел Ахилл. – Да, это горит Троя. И в бухте – ни одного ахейского корабля. Вот, как закончилось перемирие! Вот, зачем им всем было нужно, чтобы я умер...

Он пошатнулся. Нечеловеческая слабость, вызванная напряжением и усталостью пути, отчаяние и ужас готовы были сломить его неокрепшие силы. Но царица амазонок жестко стиснула его локоть своей могучей рукой:

– Мы еще можем помочь кому-то! Соберись! Надо идти туда. Авлона, раскрывай сумки, давай нашу одежду. Пошли.

Они дошли, вернее, добежали до Троянской стены, когда солнце едва-едва показалось над горизонтом. Скейские ворота были распахнуты настежь, и никто не окликнул их со стены. Только стаи ворон с громким криком взвились с одной из сторожевых площадок.

Громадная Площадь Коня была вся в дыму – клочья черного дыма носились над ней, как ночные демоны, утратившие страх перед восходом солнца. Гладкие плиты площади были усыпаны пеплом, завалены какими-то обломками, погасшими факелами, брошенными вещами. И трупами. Воины, старики, женщины, дети… То там, то здесь виднелись среди пепла и дыма скорченные или распластанные тела в лужах давно высохшей крови. Многие были уже растерзаны хищниками или обклеваны птицами и являли чудовищное и жуткое зрелище.

И невероятнее всего среди этого ужаса был высившийся посреди площади Троянский Конь, невредимый, тускло блистающий в утреннем свете, прекрасный и страшный, как будто это он, некогда указав место для сооружения великого города, ныне предал его разрушению.