– Я оскорбил не только его мать, но твоих родителей тоже. Ты это знаешь. Поэтому тебе не нужно… изображать благородство. Хватит притворяться, что ты зол на меня из-за Мэтью. Ты можешь ненавидеть меня за обиду, причиненную тебе, Томас.

– Нет, – сказал Томас.

Алистер поморгал и напрягся всем телом, как будто ожидал удара, и Томасу на мгновение захотелось нанести удар, сказать: «Да, Алистер, я тебя презираю. Ты был и останешься ничтожным, жалким существом».

Но во время этого разговора в душе Томаса творилось что-то странное; он забыл школьные обиды и мог думать лишь о том, что произошло позднее. Внутренний голос приказывал ему молчать, загнать эти чувства подальше, закрыть их на замок в потайном уголке сердца и выбросить ключ. Однако ему никогда не выпадала возможность поговорить с Алистером откровенно, и он знал, что если сейчас не выскажется, то потом не сможет найти в себе сил.

– Я не могу тебя ненавидеть из-за… из-за тех дней, которые мы провели вместе в Париже, – решился, наконец, произнести Томас.

Глаза у Алистера стали совсем круглыми.

– Ты проявил ко мне доброту, когда я был очень одинок, и я тебе за это благодарен. Тогда я впервые понял, что ты можешь быть добр к людям.

Алистер продолжал смотреть на него как на привидение. Кстати, а почему он перекрасил волосы обратно в черный цвет? Сейчас, в полумраке, Томасу казалось, что он никогда не был так красив.

– У меня тоже остались прекрасные воспоминания о нашей встрече. Наверное, это мои лучшие воспоминания о Париже.

– Не обязательно мне лгать. Я знаю, что ты был там с Чарльзом.

Алистер замер.

– Ты про Чарльза Фэйрчайлда? Почему ты о нем вдруг вспомнил?

Итак, Алистер действительно хочет, чтобы он произнес это вслух.

– Я просто подумал – разве воспоминания о времени, проведенном с ним, не лучше?

Лицо Алистера сделалось каменным.

– Объясни, что ты себе напридумывал.

– Я ничего не придумываю. Я видел, как ты смотрел на Чарльза, как он смотрел на тебя. Я не так наивен, как тебе кажется, Алистер, и я хочу спросить…

Томас тряхнул головой, вздохнул. Разговор получился нелегким – он напоминал марафон, но теперь Томас видел впереди финиш. Возможно, Алистер предпочитал лгать самому себе, но Томас не собирался этого делать.

– Я хочу спросить у тебя – может быть, ты такой же, как я?

Для того чтобы рука Мэтью перестала кровоточить, потребовалось нанести две руны иратце, и, к счастью, в результате он немного протрезвел. Заметив Мэтью в переулке, Корделия сразу догадалась о том, что он пьян, и о том, что они поссорились с Джеймсом. Она не раз видела Элиаса в таком состоянии, хотя тогда, несколько лет назад, еще не понимала, в чем дело.

Мэтью обвязал руку носовым платком на случай, если рана вдруг откроется. Казалось, он забыл о ссоре: оживленно болтал с Люси, рассматривал какие-то банки, звеневшие в сумке у Кристофера.

– Я случайно наткнулся на лавку, где предлагали толченый корень хемлока с огромной скидкой, и еще мне удалось уговорить хозяина добавить за ту же цену гадючий язык. – И Кристофер продемонстрировал склянку с крошечной полоской кожи. – А у вас есть чем похвастаться?

– Ничего особенного, – ответил за всех Джеймс. – Никто не желает говорить об адамасе с Сумеречными охотниками. Они решили, что мы намерены искоренить подпольную торговлю, и захлопнулись, как устрицы.

Корделия не могла сказать, насколько сильно Джеймса расстроил эпизод в переулке. Маска надежно скрывала его мысли и чувства. Она подумала, что, скорее всего, они поссорились из-за Томаса – а может быть, причиной размолвки послужила бутылка вина, осколки которой валялись в снегу? Ей стало немного страшно, когда она вспомнила, как тряслись руки Мэтью, наливавшего виски в флягу в «Дьяволе». «Мэтью не такой, как твой отец, – в очередной раз сказала она себе. – Сумеречный базар связан у него с тяжелыми воспоминаниями, вот и все, а остальные его просто не понимают».

– У торговцев есть веские причины помалкивать, – объяснил Кристофер. – Они еще помнят рейды нефилимов, громивших Базар и уничтожавших товары.

– Может быть, показать кому-нибудь нашу коробочку? – предложила Корделия. – Вдруг кто-нибудь сумеет прочесть руны.

– Надо найти того, кто торгует настоящими, могущественными колдовскими предметами! – заговорила Люси. – Здесь полно всякой дряни и подделок, но попадаются и ценные артефакты. Я видела в одной лавке копию «Красных свитков магии».

– Предлагаю нанять какого-нибудь чародея, – сказал Мэтью. – Как насчет… – Он махнул рукой куда-то в сторону. – Как насчет Гипатии Векс?

– Гипатия здесь? – изумилась Люси. – Но как?..

Они стояли на открытом участке, окруженном фургонами. В центре площадки горел волшебный костер. Искры, поднимаясь к небу, образовывали различные фигуры: розы, звезды, башни, полумесяц и даже карету, запряженную четверкой лошадей. В глаза бросался новенький пурпурный с золотом фургон, на котором красовалась искусно нарисованная реклама новой магической лавки Гипатии Векс в Лаймхаусе.

– Ты думаешь, Гипатии можно доверять? – усомнился Джеймс. – Кажется, ей действительно нравится Анна, но я не уверен в том, что ее благосклонность распространяется на нас. Особенно после того, как мы украли у нее пиксиду.

– Она упоминала об этом, когда мы с девушками в последний раз были в Адском Алькове, – сказал Мэтью, бросив на Корделию заговорщический взгляд. – Но, насколько я понимаю, она смирилась с этой потерей. Кроме того, я ей тоже нравлюсь.

– Правда? – улыбнулась Корделия. – А я не заметила.

– Сумеречные охотники! – раздался совсем рядом могучий голос, перекрывавший шум Базара.

Обернувшись, Корделия увидела, что из пурпурного фургона выглядывает не кто иной, как Магнус Бейн. Он был одет в облегающий серебристый фрак, ярко-синие, как перья павлина, брюки и вышитый жилет в тон. Маг был увешан побрякушками, словно рождественская елка: из кармана торчала сверкающая цепочка от часов, в манжетах поблескивали серебряные запонки, а на пальце красовалось серебряное кольцо с ослепительным синим камнем.

– Во имя всего святого, с какой стати вы носитесь по Базару, словно цыплята с отрубленными головами? Заходите немедленно.

И он укоризненно покачал головой. С первого взгляда было ясно, кому принадлежит фургон: на полу, устланном пушистым персидским ковром, были разбросаны яркие бархатные подушки, стены были увешаны зеркалами в позолоченных рамах и редкими японскими гравюрами. Расставленные в нишах лампы давали мягкий рассеянный свет, а в центре комнаты стоял небольшой стол, заваленный бумагами. Корделия, бросив на бумаги быстрый взгляд, догадалась, что это документы, имеющие отношение к лавке в Лаймхаусе.

Было так приятно очутиться в жарко натопленном помещении после долгого блуждания под открытым небом холодной зимней ночью. Корделия утонула в огромной голубой бархатной подушке, пошевелила пальцами ног и почувствовала, что они начинают понемногу отогреваться. Джеймс устроился рядом с ней, и она чувствовала тепло его тела.