Когда модели были закончены, герцог осмотрел модель Амманати и модель Бенвенуто, и модель Амманати ему понравилась больше, чем модель Бенвенуто, почему он и вынес решение, чтобы получил мрамор и делал гиганта Амманати, ибо он был и моложе Бенвенуто, и в то же время более опытным в мраморных работах. Решению герцога способствовал и Джорджо Вазари, который оказывал Амманати немало добрых услуг, выступая в его пользу перед герцогом, видя, что помимо своих знаний он всегда готов к любой работе, и надеясь, что из его рук в короткое время выйдет превосходное произведение. А на модель мастера Джован Болонья герцог не пожелал и смотреть, так как до того он не видел ни одной его работы из мрамора и считал, что на первых порах ему нельзя было поручать заказ столь обширный, хотя и слышал он от многих художников и других понимающих людей, что его модель во многих отношениях была лучше остальных. Однако если бы жив был Баччо, не было бы столько распрей между тремя мастерами, ибо и ему без сомнения присудили бы и вылепить глиняную модель, и высечь мраморного гиганта. Итак, работа эта была у него отнята смертью, но она принесла ему славу немалую, ибо показала по тем четырем моделям, причиной появления которых была кончина Баччо, насколько лучшими были и рисунок, и вкус, и талант того, кто поставил на площади будто живых мраморных Геркулеса и Кака. И добротность работы этой еще больше показала и раскрыла, каковы были работы, выполненные другими после смерти Баччо, которые хотя и заслуживают похвалы, но не смогли добавить ничего к добротности и красоте, проявленным им в его творении.

Позднее, через семь лет после смерти Баччо, герцог Козимо по случаю бракосочетания королевы Иоанны Австрийской, своей невестки, приказал закончить место для приемов в Большой зале, начатое Баччо, о котором говорилось выше, и во главе отделочных работ он соизволил поставить Джорджо Вазари, который со всей старательностью попытался устранить многочисленные недостатки, которые там обнаружились бы, если бы продолжали и заканчивали по первоначальному замыслу. Так эта незавершенная работа и была в наши дни с Божьей помощью доведена до конца своего, обогатившись по ходу дела новыми нишами, пилястрами и статуями, расставленными по своим местам. К тому же так как она была перекошенной и непрямоугольной, мы ее выпрямили, насколько это было возможно, и значительно подняли галереей, проходящей над тосканскими колоннами, а статуя Льва, начатая Баччо, была закончена учеником его Винченцио де’Росси. А сверх этого работа эта была отделана всякими лепными фризами с многочисленными большими и малыми фигурами, а также с гербами и другими разнообразными украшениями, своды же ниш были покрыты лепными кессонами и многочисленными прекрасными резными узорами, и все это так обогатило работу, что и общий вид ее изменился и приобрел гораздо больше и красоты и изящества. В самом деле, в то время как по первоначальному проекту высота крыши залы составляла 21 локоть, а место для приемов возвышалось не более, чем на 18 локтей, до старой крыши оставалось 3 локтя; по порядку же, установленному нами, крыша залы была поднята над старой крышей на 12 локтей, а над местом, задуманным Баччо и Джулиано для приемов, – на 15 локтей, так что высота крыши залы теперь составляла 33 локтя. И герцог Козимо пошел, несомненно, на смелое дело, решившись всю эту работу, в которой осталось недоделанным больше трети, закончить к вышеупомянутой свадьбе, в течение пяти месяцев, начиная с того, на чем остановились, по прошествии более пятнадцати лет.

Его превосходительство соизволил закончить не только все задуманное Баччо, но и все, о чем распорядился Джорджо Вазари, начиная от основания, обходящего все сооружения, и кончая балюстрадой над проемами, образующей коридор над залой, откуда видны и площадь снаружи, и вся зала внутри. Там князья и синьоры могут находиться невидимыми, наблюдая с большим удобством ради собственного удовольствия все торжества, происходящие внизу, после чего они могут удалиться в свои покои, пройдя по общим и потаенным лестницам через все дворцовые помещения. Тем не менее многие были недовольны тем, что при такой большой и красивой работе в зале не были выпрямлены углы, и многим хотелось разобрать кладку и перестроить все с прямыми углами. Однако было решено лучше следовать по избранному пути, чтобы не показаться завистливыми и высокомерными по отношению к Баччо; и мы доказали, что нам не хватило духу исправлять все ошибки и недочеты, придуманные и сделанные другими.

Возвращаясь же к Баччо, скажем, что его способности всегда признавались при его жизни, но что признавать их и сожалеть о них будут гораздо больше после его смерти. И при жизни он был бы признан в еще большей степени и больше был бы любимым, если бы по милости природы был более приятным и любезным. А ведь он, как раз наоборот, был на язык очень груб, что и лишало его чужого к нему расположения, и затмевало его таланты, и было причиной того, что люди злонамеренно и косо смотрели и на его работы, которые поэтому никогда не нравились. И хотя служил он разным господам и благодаря своим талантам умел им служить, услуги он оказывал так неуклюже, что настоящей благодарности за них не получал. А то, что обо всех он говорил дурно и работы других осуждал постоянно, стало причиной того, что все его терпеть не могли, и если кто ему давал сдачи, он отвечал вдвое, а в присутственных местах говорил он грубости без уважения к согражданам, получая то же самое и от них. Ссорился он постоянно и устраивал склоки по любому поводу; всю жизнь свою провел он в ссорах, и казалось, что это доставляло ему удовлетворение. Но так как его рисунок, занимавший его, как это можно видеть, больше, чем что-либо другое, настолько хорош, что превосходит все его природные недостатки и дает право признать его в этом искусстве человеком редкостным, то мы не только называем его в числе крупнейших, но и всегда относились с уважением к его работам и старались их не испортить, а закончить и возвеличить, ибо поистине считаем, что Баччо принадлежит к тем, кто заслужил и почтительного одобрения, и вечной славы.

Мы оставили на конец упоминание о его фамилиях, ибо их было не одна, а несколько, и называл он себя то Брандини, то Бандинелли. Сначала на печатях резалась после имени Баччо фамилия Брандини. Позднее же ему больше понравилась фамилия Бандинелли, которой он придерживался и придерживается до самого конца, утверждая, что предками его были Бандинелли из Сиены, некогда переселившиеся оттуда в Гайуоле, а из Гайуоле во Флоренцию.

Понтормо, настоящее имя Якопо Каруччи (1494 – 1557)

Прародители, или, попросту говоря, предки Бартоломео ди Якопо ди Мартино, отца Якопо из Понтормо, жизнеописание которого мы сейчас пишем, происходили, как утверждают некоторые, из Анчизы, местечка в верхнем Вальдарно, весьма прославившегося тем, что оно было родиной также и прародителей мессера Франческо Петрарки. Однако откуда бы ни вели свой род его предки, вышеназванный Бартоломео, который был флорентинцем и, как мне передавали, принадлежал к семейству Каруччи, был, как говорят, учеником Доменико Гирландайо, и, в качестве живописца для своего времени весьма толкового, многое написал в Вальдарно, переехав наконец для выполнения нескольких работ в Эмполи. Проживая в этом городе и в его окрестностях, он женился в Понтормо на весьма добродетельной и богатой девице по имени Алессандра, дочери Паскуале ди Дзаноби и его супруги моны Бриджиды. И вот от этого-то Бартоломео в 1493 году и родился Якопо. Но после смерти отца в 1499 году, матери в 1504-м и деда в 1506-м он остался на руках у бабки, моны Бриджиды, которая, продержав его несколько лет в Понтормо и научив его читать и писать, а также началам латинской грамматики, наконец, когда ему исполнилось тринадцать лет, отвезла его во Флоренцию и приписала к Опекунскому совету с тем, чтобы этот магистрат, как полагается, охранял и берег его небольшое состояние. Поместив его в дом к своему далекому родственнику, некоему сапожнику Баттисте, мона Бриджида вернулась в Понтормо и захватила с собой сестру Якопо. Однако вскоре, когда умерла и сама мона Бриджида, Якопо был вынужден выписать к себе во Флоренцию и названную сестру и пристроить ее в дом к одному родственнику по имени Николайо, проживавшему на улице деи Серви. Но и эта девица, не успев выйти замуж, последовала за остальными своими близкими и умерла в 1512 году.