Далее, он еще при жизни Бартоломео Джинори сделал для будущих его похорон гирлянду из флажков, как это принято у флорентинцев, и на верхней части каждого флажка написал на белой тафте Богоматерь с младенцем на руках, а под ней на цветной оборке, как полагается, – герб семейства. Посередине гирлянды, состоявшей из двадцати четырех флажков, он сделал два флажка целиком из белой тафты без оборок и изобразил на каждом из них фигуру св. Варфоломея высотой в два локтя. По сравнению с размером этих флажков и с этим, по существу, новым приемом, все прежние флажки, которые изготовлялись до него, показались жалкими и убогими, почему их стали делать в том размере, который они имеют в наше время и который, сообщая им большую легкость, требует меньших расходов на позолоту.

С торцовой стороны сада и виноградника братьев ордена св. Галла, что за воротами, носящими имя этого святого, в одной капелле, находившейся насупротив входа, Якопо написал посредине мертвого Христа, плачущую Богоматерь и летящих ангелочков, из которых один держит в руке Страстную чашу, другой же поддерживает поникшую голову Спасителя, а по бокам изображены с одной стороны обливающийся слезами и распростерший руки св. Иоанн Евангелист, с другой – св. Августин в епископском облачении, который, левой рукой опершись на посох, пребывает в состоянии поистине скорбном, погрузившись в созерцание смерти Искупителя.

Кроме того, для мессера Филиппо Спина, состоящего в услужении кардинала Джованни Сальвиати, в одном из двориков его дома против главного входа, Якопо написал герб названного Джованни, который как раз в эти дни был возведен в кардинальский сан папой Львом. Над гербом он изобразил красную кардинальскую шляпу между двумя стоящими путтами, которые как фресковая живопись – великолепны и которые мессер Филиппо Спина особенно ценит потому, что они написаны рукой Понтормо.

Якопо участвовал также, соревнуясь с другими мастерами, в украшении деревянной мебели, которой, как уже говорилось, были в свое время роскошно обставлены некоторые из комнат Пьерфранческо Боргерини. В частности, он на двух ларях собственноручно написал несколько поистине прекраснейших мелкофигурных историй из деяний Иосифа. Но если кто-нибудь захочет увидеть лучшее, что Якопо сделал за всю свою жизнь, чтобы понять всю силу его дарования и его мастерства, которые проявились в живости голов, в расстановке фигур, в разнообразии поз и в красоте замыслов, тот пусть посмотрит в этой комнате флорентийского дворянина Боргерини, в углу, по левую руку от входа, на очень большую, но мелкофигурную историю, в которой изображено, как Иосиф в Египте, словно царь или князь, принимает своего отца Иакова со всеми своими братьями и сыновьями Иакова, осыпая их невероятными ласками. Среди всех этих фигур Понтормо изобразил внизу на каких-то ступеньках своего ученика Бронзино, который в то время был еще мальчиком и который держит в руках корзину, – фигура удивительно живая и красивая. Если бы эта история была написана (хотя она и небольшая) в должном размере, либо на большой доске, либо на стене, я осмелился бы утверждать, что не увидишь другой картины, в которой было бы столько же грации, совершенства и добросовестности, сколько Якопо вложил в исполнение этой истории, почему все художники считают ее самым прекрасным живописным произведением, когда-либо созданным Понтормо, и не удивительно, что Боргерини ценил ее так, как он ее ценил, как не удивительно и то, что влиятельные люди уговаривали его продать ее с тем, чтобы они могли ее подарить самым великим синьорам и государям. Когда же из-за осады Флоренции Пьерфранческо уехал в Лукку, Джованбаттиста делла Палла, мечтавший, наряду с другими вещами, которые он увозил с собою во Францию, заполучить также и обстановку этой комнаты, оказал такое влияние и столького сумел добиться своими уговорами, что гонфалоньеры и члены Синьории распорядились, чтобы обстановка эта была вывезена, а жене Пьерфранческо чтобы за нее заплатили. Однако, когда исполнители воли Синьории вместе с Джованбаттистой явились в дом к Пьерфранческо, его жена, оказавшаяся дома, осыпала Джованбаттисту величайшими оскорблениями, какие только когда-либо кому-нибудь другому приходилось выслушивать. «Так-то, – кричала она, – ты, Джованбаттиста, подлейший перекупщик, трехгрошовый купчишка, смеешь обдирать всю обстановку покоев, в которых живет дворянин, смеешь грабить город, лишая его самых ценных и самых почтенных вещей, и делаешь ты это, как уже делал и раньше, чтобы разукрасить чужие страны и наших врагов? Не ты меня удивляешь, подлый человек и враг своего отечества, а удивляют меня отцы этого города, которые разрешают тебе столь омерзительные преступления. Эта кровать, за которой ты гонишься ради личной выгоды и жадности, – сколько бы ты свои подлые помыслы ни прикрывал притворной жалостью, – эта кровать – мое брачное ложе, подаренное мне в день нашей свадьбы, в ознаменование которой мой свекр Сальви и создал все это великолепное и царственное убранство; кровать эту я почитаю в память о нем и из любви к мужу и буду защищать ее до последней капли крови, ценой собственной жизни. Убирайся из этого дома, Джованбаттиста, вместе с этими грабителями, пойди к тем, кто послал тебя, позволив унести эти вещи из их родного гнезда, скажи им, что я не я буду, если допущу, чтобы отсюда вынесли хотя бы одну единственную вещь. А если те, кто доверился тебе, человеку ничтожному и подлому, хотят что-нибудь поднести французскому королю Франциску, пускай посылают из своих домов: из собственных комнат хоть всю обстановку вместе с кроватями. Если же ты будешь продолжать вести себя так же нахально, ты об этом пожалеешь: я тебе покажу, как люди вроде тебя обязаны уважать дом дворянина». И эти слова госпожи Маргариты, супруги Пьерфранческо Боргерини и дочери благороднейшего и мудрейшего гражданина Руберто Аччайуоли, женщины поистине мужественной и достойной своего отца, слова, выражавшие благородство ее смелого порыва и благородство ее духа, стали причиной того, что дорогие вещи и по сю пору находятся в том же доме.

Примерно в это же время Джованмария Бенинтенди, который украсил одну из своих проходных комнат множеством картин, написанных разными опытными мастерами, и которого после того, что Якопо Понтормо сделал для Боргерини, подзадоривали бесконечные восхваления, раздававшиеся в пользу этого художника, заказал ему для себя картину с изображением Поклонения волхвов, посетивших Христа в Вифлееме. В это произведение Якопо вложил много знаний и усердия, и оно получилось у него разнообразным, прекрасным и в высшей степени достойным всяких похвал как в отношении голов, так и всего остального. А после этого для мессера Горо из Пистойи, тогдашнего секретаря дома Медичи, он написал на холсте поистине похвальный поколенный портрет Козимо Старшего деи Медичи, находящийся ныне в доме мессера Отгавиано деи Медичи и принадлежащий его сыну мессеру Алессандро, юноше, который помимо благородства и чистоты крови отличается благочестивейшими нравами и ученостью и является достойным сыном великолепного Оттавиано и госпожи Франчески, дочери Якопо Сальвиати и с материнской стороны тетки синьора герцога Козимо.

Так как благодаря этим произведениям, и в частности благодаря портрету Козимо, Понтормо подружился с мессером Оттавиано и так как предстояла роспись большого зала в Поджо-а-Кайано, Якопо было поручено расписать оба торца этого зала, в которых помещаются глазки, то есть окна, освещающие его от свода и до пола. И Якопо, желавший постоять за свою честь более чем когда-либо как из уважения к этому месту, так и из-за соперничества с другими работавшими там живописцами, принялся за изучение своей задачи с рвением таким, что оно оказалось от лукавого. В самом деле, портя и переделывая сегодня то, что было сделано им вчера, он настолько перетрудил себе мозги, что нельзя было его не пожалеть, и все же он продолжал упорствовать, делая все новые и новые находки с честью для себя и с пользой для красоты своего творения. Так, когда ему пришлось изобразить Вертумна с его земледельцами, он написал сидящего крестьянина с мотыгой в руках, настолько прекрасного и настолько хорошо сделанного, что получилась редкостнейшая вещь; таковы же разные путты, которых он там изобразил и которые невероятно живы и натуральны. Изображая же на другой стороне Помону и Диану вместе с другими богинями, он, пожалуй, чересчур уж плотно их задрапировал, хотя вся вещь в целом прекрасна и всячески расхваливалась. Между тем, в то время как шла работа над этой росписью, умер папа Лев, и она осталась незавершенной наряду со многими другими подобными начинаниями в Риме, во Флоренции, в Лорето и в других местах, так что приходится сказать: беден мир, который лишился мецената, покровительствующего талантливым людям.