Расчет на это, если только он в самом деле был, не удался. Британское министерство возразило, что король, вопреки своему справедливому требованию о вознаграждении, отозвал бы свои силы с Мальты, если бы касавшиеся ее статьи договора были исполнены; но после отчета Себастиани он не сделает этого до тех пор, пока не будет дано существенное обеспечение в том, что французское правительство откажется от целей, разоблаченных упомянутым отчетом. С этого времени письма и личные переговоры быстро следовали друг за другом, и британское министерство постепенно делалось все тверже и тверже в своих требованиях относительно Мальты. 20 февраля Бонапарт бросил новый вызов британскому народу, глубоко взволновавший последний, хотя британское министерство не обратило на это никакого внимания. В своем послании в Законодательное собрание он объявил свою уверенность в континентальном мире, но относительно Великобритании сказал: «Две партии борются там за преобладание. Одна настояла на мире и желает сохранить его; другая поклялась в неумолимой ненависти к Франции… Но каков бы ни был успех интриги в Лондоне, она не втянет других держав в новые союзы, а между тем наше правительство может сказать со справедливой гордостью: одна Англия не в силах теперь состязаться с Францией».

8 марта британское правительство сообщило парламенту, что вследствие военных приготовлений, идущих в портах Франции и Голландии, король признал целесообразным принятие добавочных мер предосторожности для обеспечения своих владений. Впрочем, эти приготовления не были таковы по размерам, чтобы свидетельствовать о предполагавшихся действиях Франции. Критики министерства основывали свои опасения на происходившем у мыса Доброй Надежды. Этот мыс был уже сдан голландским властям, когда туда дошли контр-приказания, отменявшие сдачу и британский судовой командир искусно овладел укреплениями вновь. Весть об этом достигла Лондона в начале марта, и британский народ считал предполагавшиеся вооружения предосторожностью на случай действий, к которым мог приступить Бонапарт, узнав об этом.

С этого времени Великобритания, скорее чем Франция, действовала вызывающе. Не получив никакого объяснения на заявленные претензии, британское правительство предложило лорду Уитворту сообщить французскому правительству, что если оно будет продолжать уклоняться от переговоров о вознаграждении, которое обязано дать Англии за свои захваты на континенте, и об удовлетворении за оскорбление, нанесенное отчетом Себастиани, но все-таки будет требовать эвакуации Мальты, то дружественные отношения между двумя державами не могут продолжаться долее, и что он, Уитворт, вынужден будет оставить Париж по истечении определенного срока. В случае же, если бы французское правительство пожелало продолжать переговоры, Уитворту рекомендовалось потребовать от него уступки Мальты в вечное владение Великобритании и эвакуации Голландии и Швейцарии от французских войск; взамен этого Великобритания предлагала утвердить Эльбу за Францией и признать королевство Этрурию. Если бы было дано удовлетворение королю Сардинии отведением ему соответствующих владений в Италии, то Великобритания признала бы затем Итальянскую и Лигурийскую республики. Первый консул возразил, что готов скорее увидеть британцев на высотах Монмартра, чем обладателями Мальты. Несмотря на усилия Бонапарта уладить дело какими-либо компромиссами, британское министерство продолжало настаивать на занятии острова своими войсками по крайней мере на десять лет, и в конце концов его посланник потребовал свои паспорта и оставил Париж 12 мая. 16-го числа Великобритания объявила Франции войну. На следующий день адмирал Корнуолис отплыл из Плимута с десятью линейными кораблями и два дня спустя появился под Брестом, возобновив наблюдение за портом. В полдень 18-го числа Нельсон поднял флаг на корабле «Виктори» в Портсмуте, а 20-го отплыл в Средиземное море для принятия там главного начальства над морскими силами.

Таким образом опять, после короткого перерыва, началась борьба между Великобританией и Францией – борьба, которой суждено было, в течение двенадцатилетнего пожара своего, втянуть в вихрь огня последовательно все державы Европы – от Португалии до России, от Турции до Швеции. На суше государство за государством склонялось перед великим солдатом, который управлял армиями Франции и вспомогательными легионами подчиненных стран, становившимися под его знамена. Победа за победой украшала его знамена; город за городом и провинция за провинцией входили в область его господства; побежденные один за другим вынуждались к миру… Но один только враг оставался всегда стойким, непокорным, презиравшим усилия сломить его: на океане не было ни мира ни перемирия, до того дня, когда великий солдат пал сам перед полчищами врагов.

Дебаты в палате общин обнаружили в среде ее членов согласие, беспримерное в предшествовавшую войну. Разногласия во мнениях, конечно, были. Некоторые, очень, впрочем, немногие, думали, что враждебные действия даже и в то время еще можно было бы предотвратить, тогда как другие горячо и с упреком доказывали, что если бы первоначальным захватам Бонапарта было оказано своевременное сопротивление, то нация была бы спасена, если не от войны, то, по крайней мере, от унижения. Но если обе партии осуждали администрацию, одна – за поспешность и опрометчивость, а другая – за медлительность и малодушную уступчивость, то обе соглашались, что повод к войне был действительно дан. Как обыкновенно, возражение оппозиции приняло форму поправки к адресу, который, хотя и тщательно избегая выражения всякого одобрения министерству, все-таки «уверял его величество в нашей твердой решимости содействовать его величеству в обращении всех средств Соединенного королевства на энергичное ведение войны, в которую мы вовлечены». Оратор Грей – один из самых горячих противников предшествовавшей войны – постарался обратить внимание на то, что, хотя он и возражал против некоторых пунктов последних переговоров, он все-таки признавал необходимость оказать сопротивление духу захватов, обнаруженному Францией. Даже для этого весьма умеренного неодобрения министерства в этом серьезном кризисе насчиталось только 67 голосов против 398. Взвесив причины разномыслия, как они были высказаны различными ораторами, несомненно, приходится признать неосновательность уверений некоторых, что Великобритания боялась выйти на поединок с Францией. Торжественное решение не было принято опрометчиво или поспешно. Выставлялись на вид и обсуждались непомерное влияние Бонапарта, невозможность расчета на союзников, тяжесть предстоявшего бремени. Питт, который говорил тогда в первый раз после многих месяцев, хотя и вполне поддерживал решимость начать войну, но все-таки, в свойственных ему блестящих оборотах речи, предупреждал членов палаты о крайней трудности предстоявшей борьбы. «Говоря об их обещаниях, он высказывал полную уверенность, что и все джентльмены глубоко проникнуты таким же, как и он, сознанием огромного значения состязания, которое готовятся теперь начать, и что они считают эти обещания не формальными словами, вызванными пустой церемонией и обычаем, но торжественной и обдуманной клятвой от имени своего и нации, которую они представляли, зная и чувствуя в полной мере истинные трудности и опасности своего положения, и приготовившись встретить эти трудности и опасности с напряжением сил и какими угодно жертвами, которые потребуются беспримерными обстоятельствами этого времени для общественной безопасности… Предстоящие нам усилия не могут измеряться тем масштабом, какой был достаточен в былые времена, и даже не могут ограничиваться пределами тех, хотя и больших и до тех пор беспримерных усилий, какие пришлось развить в течение последней войны».